Он вернется и расскажет всё

Сутуловатый, худой, с чуть подрагивающей походкой осторожного кота, Саша Непомнящий был самым ярким олицетворением всего того, о чем он пел. Его огромные, будто вытаращенные от постоянного удивления глаза, всегда смеялись. Непомнящий был настоящим Человеком Дороги. Он полностью сохранил в себе тот генотип вечно странствующего русского андеграунда, который как-то незаметно стал исчезать уже в 90-х годах XX столетия.

В кругу знакомых его часто называли «солнышком». Тема Солнца вообще была одной из основных в его поэзии и, безусловно, отражалась и в нем самом. Сутуловатый, худой, с чуть подрагивающей походкой осторожного кота, Саша Непомнящий был самым ярким олицетворением всего того, о чем он пел. Его огромные, будто вытаращенные от постоянного удивления глаза, всегда смеялись. Да и говорил Непомнящий очень часто смешливыми скороговорками. Глядя на него, вообще было трудно представить, что перед тобой стоит человек, написавший одни из самых пронзительных по своей грусти баллад в русском роке.

Таким он и запомнился окружающим: в кедах и с вечной гривой спутанных волос, с гитарой, вместо чехла обвитой в старую, потертую от времени коричневую куртку. Непомнящий был настоящим Человеком Дороги, оставшийся до конца преданным ей, как той основе, которая отсекает подлинную суть нашего бытия от всего ненастоящего:

Все отныне твое — фляга с теплой водой,

Города и вокзалы, ужас белых полей,

Глyхой yгол, волки с голодной слюной,

Безысходность... но потом все иначе, светлей.

Когда твое бpенное тело земное

Упадет, обессилев в пpидоpожной пыли,

Бyдь смелей, бpось его, и воpота откpоют

Обжигающий свет, пpодолженье пyти...

И по следy в золотой колеснице

Понесyт неземные огни...

И над yхом бескpылой, надоpванной птицей

Закpичит, заколдyет: Лети, Лети!

Есть только доpога, а все остальное — смеpть...

«Только Дорога».

Многие его сравнивали с Башлачевым, некоторым по своей вокальной манере напоминал Дэвида Тибета из Current 93. Но все равно он был слишком самобытным явлением для каких бы то ни было ярлыков. Вечный герой автостопа и дороги Саша Непомнящий полностью сохранил в себе тот генотип вечно странствующего русского андеграунда, который как-то незаметно стал исчезать уже в 90-х годах прошедшего столетия. Образ наивного бородатого интеллектуала от андеграунда начала 90-х годов в толстом свитере и в очках, чьи дужки были перемотаны, как правило, синей изолентой, сменился целой генерацией караоке-панков, приходящих на концерты тупо подпеть нетрезвым хором той же «Гражданской Обороне» уже затасканные донельзя вещи.

Изначальная искренность и интеллектуализм русского панк-рока размывались с исчезновением его первоначального стимула – вечного Побега из мира враждебной человеку Системы и пониманием того, что вокруг тебя происходит. Пресыщенные жизнью герои отечественного рок-н-ролла давно уже рефлексируют свое бытие в координатах относительно сытой и оседлой жизни. Обласканные любовью стадионов, они до того уверовали в «полученную роль», что давно утратили первоначальный импульс Побега из лабиринта житейской трясины. Никогда не опускавшийся до примитивного самолюбования и собственной «рок-н-ролльной значимости», Непомнящий всегда был до предела критичен к тем сторонам как русского рок-н-ролла и родного ему андеграунда, от которых веяло духовной фальшью:

Немного грустная история, сплошное стебалово

Немного смертей, гораздо больше скандалов,

Короче, раз тонула в Волге желтая подводная лодка.

«Пива и зрелищ!» — орал Третий Рим.

Летели чепчики и лифчики, хотя Рим был глухим.

«Давай на бис! На бис!» И так, пока не пошла кровью глотка.

[...]

А у нас зато шикарный повод для пьянки,

Например — концерт памяти Янки.

Под нее, говорят, хорошо танцевать буги-вуги.

Смерть уже продана. Легко рифмовать

Словечки "насрать" и "умирать",

Особенно если делать это в майке с портретом Егора.

И песенки пели, и, как шелуха, слетало с них что то,

Вероятно душа, и исчезала прочь за далекие горы.

Но никто и не заметил по пути в гастроном,

Что так давно уже пахнет дерьмом

Наш крутой протест в перерывах попойки.

И мы споем лихую песню про андеграунд,

Хотя никто здесь не выйдет на последний раунд.

Нам и так хорошо на нашей рок-н-ролльной помойке.

Мы споем еще на бис на нашей рок-н-ролльной помойке.

«Конец русского рок-н-ролла»

Самое интересное, что эта песня в каком-то смысле задела и самого Непомнящего. Те, кто в начале 2000-х годов был завсегдатаем на Сашиных концертах в Музее Маяковского на Лубянке, наверняка видели в знаменитом «кирпичном зале» толпы панков, которые требовали от Непомнящего исполнить его самый радикальный хит 90-х «Убей янки!». Прекрасно помню, каких моральных трудов стоило Саше, который к тому времени уже ушел далеко «вправо», исполнять песню, которая уже мало соответствовала его внутреннему наполнению. Нечасто, но он шел на поводу у этой части публики. Для нее он уже был одним из символов эпохи – никак не меньше Егора Летова, почивавшего в то время на лаврах и забросившего актуальное творчество ради выгоды «караоке-концертов».

Однажды, когда Непомнящий появился на одном из концертов «Гражданской Обороны», проходившем в безвестном московском ДК, его обступила целая толпа панков, желающая с ним сфотографироваться. В отличие от того же Летова, эволюционировавшего со временем в базилевса русского панк-рока и по этой причине никогда не опускавшийся живым общением с «плебсом», Непомнящий всегда был «одним из нас». Он никогда не играл больших многозальных концертов, предпочитая уют небольших акустических клубов с их теснотой и живым общением. Любой мог пообщаться с Александром вживую и, особенно – посредством записок во время выступления. «Записки Непомнящему» стали одной из самых узнаваемых традиций его концертов. Помню, когда Саша в 2002 году играл чисто коммерческий концерт в «мажорном» клубе «Второй Этаж» на Цветном бульваре, 90% зала составляли уставшие после работы офис-менеджеры, мало знакомые с его творчеством. Непомнящий выглядел каким-то потерянным без привычных записок из зала, лакуну которых пришлось восполнять мне и паре моих товарищей. Мы написали какую-то полную лабуду, но они свою роль сыграли – оживили как Непомнящего, так и его игру.

Он тяготился некоторыми песнями своего раннего творчества «бунтарского» периода. Некоторые из них Непомнящий переосмысливал заново, переписывая «крамольные» строчки, либо наотрез отказывался играть другие вещи, даже относительно неплохие. Его логику в этом процессе было очень трудно понять. Саша постоянно находился в каком-то только одному ему известном мире творческого поиска. Он мог, находясь в вагоне метро вместе с друзьями и что-то увлеченно рассказывая, внезапно остановиться, достать из кармана блокнот и записать какую-то пришедшую ему в голову мысль или рифму.

В последние годы Саша пытался «оживить» на концертах некоторые из своих вещей, которые звучали только на студийных альбомах. Мне запомнилась такая «реинкарнация» одной из самых сильных его вещей из альбома «Экстремизм» 1995 года:

Дважды два станет нулем,

Выбъет окна сквозняком,

Сеткой трещин изойдет

Постпромышленный пейзаж,

Словно грязное стекло,

Разлетится, закружит

Стаей бабочек живых,

Вглубь иконы в темноту.

В бездне позади стекла

Тени древних пирамид,

Ругань пьяных воробьев,

Глаза пагод и дворцов,

Солнца сотен Хиросим,

Жук ползет по стебельку,

Плачет о тепле метель,

Дескать, мне бы быть дождем,

Город сотни рук-ветвей

В небо тянет лесом став,

Запах вербы, ветерок,

А вдали огромный стол,

И кого там только нет,

Мы пойдем туда потом,

Но сначала помолчим

В бесконечной тишине,

Словно свет двух фонарей

По обоям на стене

Помолчим с тобой вдвоем

В день когда мы все умрем.

«День, когда мы все умрем»

Наверное, многие ранние «правые» вещи Непомнящего выглядят особо органично именно в обойме его позднего творчества, которое выгодно оттеняет всю эсхатологичность его поэзии. Непомнящий пел о Вере и о Конце времен не языком православного устава, а языком православного мировоззрения, в котором сердце человека окунается в целый калейдоскоп самых разных смыслов, обновляя свою экзистенцию не в произвольном, а в совершенно конкретном эскапизме, который ведет к воссозданию образа первоначального Дома:

На планете тающих снежинок

Мела бабушка метель.

Выла жалобно прохожим в спину

Мол стара, на днях уже апрель.

И снежинки примеряли венчально

Белоснежную фату.

В глупом вальсике кружились печально,

В одиночестве летя в темноту.

И встречаясь случайно до боли,

Где-то между счетом два и три,

Верили, что ждет их Божьей волей —

Дом в конце пути, там где фонари.

И клялись друг другу встретиться снова

И считали что уже не одни.

А ветер гнал себе их в разные стороны

Он ничего не знал о любви.

И оставалось-то всего мгновенье,

Чтоб, вновь встретившись, на землю лечь.

Только вера не всегда воскрешенье

Да и весна для кого-то смерть.

И, чуть-чуть не дожив до рая -

Встречи долгожданной земли,

Снежинки падали, кружились и таяли

Превращаясь в капельки воды.

«Снежинки».

Но Непомнящий воспел и другой путь к Дому, который всегда был особенно близок любому русскому патриоту:

Еще один мир покидали полки,

Еще одно звено сорвалось с цепи,

И пепел прощенных навек городов

Со следа сбивал разъяренных псов.

А мальчик уснул под печальной ольхой,

Настигнутый черной татарской стрелой,

Торопил его ангел в иные края,

В занебесную степь, где тоже война.

И покинутый бедный и ссохшийся мир

Взорвало новорожденным утренним светом

В белорусских лесах под кромешными пулями

Нашей земной партизанской весны

В занебесных окопах, проливных откровениях

Крестах и знаменах нашей войны —

Нашей последней партизанской войны.

Будет Русское Поле и приказ стоять.

Будет черная, недобрая, чужая рать.

В глубине вод увидит свой Китеж-град

Новый Евпатий Коловрат.

То ли смерть, то ли свет где-то впереди,

То ли нет конца кроме любви,

То ли темный смерч, дождик на крови

Да согреет тебя вечное Небо!

«Партизанская»

Рай лежит на остриях копий —

Чтоб увидеть, надо сметь ослепнуть

Чтобы понесли как лист сухой ноги

Как прикажет им невидимый ветер

И сырая трава задымится

Под невесомыми углями-ступнями

И пойдут греться звери и птицы

Hе пугаясь огня за следами…

«Знаю» («Апофатия»)

Период с 2000 года был непростым для Александра Непомнящего, но крайне плодотворным в плане качества его творчества, хотя за прошедшие 7 лет вышло всего два полноценных студийных альбома с новым материалом: «Поражение» 2000 года и «Хлеб Земной» 2003 года. Кроме этого, вышла парочка бутлегов и осталось масса неизданного материала, которого с лихвой хватило бы еще на один альбом. Но самое важное – именно в 2000-х годах Непомнящий окончательно нашел сам себя и определился с цветами своего жизненного знамени. За это время он не написал практически ни одной «непроходной» песни, включая песни неизданного материала. Именно в этот период творчество Саши дает благодатные всходы в сердцах неформальной молодежи: многие приходят к Православию. В этот период его песни звучат уже не как индивидуализированный поиск Истины, а как победное утверждение человека, уже обретшего Её и рассказывающего об этом Торжестве языком своего сердца:

И чище утренней росы с травы, что скосят на рассвете,

И прозрачнее ручьев из стран, что снятся только детям,

Безымяннее солдата, что с последнею гранатой

Уже не ждал подмоги, просто помнил он о Боге,

И вернее рук, тянувшихся навстречу, миллион миль бездны

Космических морозов без надежды, бесполезно,

Мы останемся счастливыми, останемся счастливыми,

Даже в земле счастливыми под соснами и ивами

И встретимся, мы встретимся, мы встретимся, все встретимся...

Ледяное стало б теплым, а горячее остыло

В компромиссах перемирий к окончанию войны

Белым флагом с голубиной лапкой над сплошной могилой,

Если б не было нам смерти и весны.

«Дороги Свободы»

Сейчас я уже ловлю себя на мысли: как же он все угадал! Ведь хоронили его именно под соснами. По выражению друга Саши поэта Алексея Абакшина, он всегда был живым партизаном русского рок-н-ролла. Непомнящий всегда шел в глубокий тыл врага, чтобы тянуть провода общения и любви в страну Смерти, прекрасно понимая, что там, где есть Любовь, Смерти не существует:

Все гоpода земли пyсты, пyсты их окон глаза -

Так было, бyдет всегда — возьми ее на ладонь,

Чтоб в стpанy меpтвых живой кто-то тянyл пpовода

Для встpеч, звонков, в поля pоз алых пpевpащая адов огонь.

Рвyт паyтинy кpылышки — всегда свободна пчела

И с pадyги земных соцветий собиpает свой мед.

Рвань паyтины на ветpy, yжас непонимания

У паyков всех — вспять идyт часы и никто больше не yмpет-

Солнце, всех согревшее солнце,

Нам подарено солнце,

Любимое, жестокое, на всех одно солнце -

Ростку, что вылез однажды

И погибшим от жажды,

Как солдатик бумажный, -

Каждому свое... Солнце,

Ты взнянчило поля травы,

Копыт звон, кашель кровавый,

Поило пулей отравой

Самых верных детей...

Спасибо, что нет пощады, -

Огонь дают, как награду

Снопы повязанных Богом

Твоих колосьев лучей...Колосьев лучей.

«Взыскание погибших»

Незадолго до своей болезни, когда он еще писал, его творчество было, как будто уже проникнуто тем ощущением неотмирности и близости понимания, что не за горами и конец этой бренной жизни. К тому же, Непомнящий уже прошел через бушующее море разочарований в личной жизни и глядел на мир совсем другими, более мудрыми, но чуть усталыми глазами:

Спев до дыр все, сдохнуть в огромном городе -

Это не так красиво, как вроде бы,

Где подарки мои невзятые

Растащит сволочь на сплетни и партии.

Где-то жить, пить, есть, с кем-то растить детей,

Сажать столбы, строить без окон здания,

Как в больнице на выселках, где нет новостей,-

И не забыть — все это лишь ожидание

При любом конце у сказки.

У времени цвет пыли и капельниц.

Кроме границ себя, здесь больше нет границ,

И космос верный, как в рации тишина -

Я у него один, и колет щеки звезд пурга.

Бог в том, чтоб быть прямыми, что встречаются

В бездне целых два раза, вопреки всем поветриям.

Раз — за миг до разлуки, а второй, главный — когда

Сожгут ангелы к чертям геометрию,

Как и все концы у сказки.

«Ехо»

Когда-то Непомнящего можно часто видеть на флэту Михалыча в Люблино, хорошо известном в неформальных кругах. Саша был всегда желанным гостем на этом флэту и часто останавливался именно там, когда у него были концерты в Москве. Флэт Михалыча, к слову сказать, еще в 2001-2002 годах представлял собой реликтовое и потому культовое для русского андеграунда место, где на квартирниках можно было воочию встретить Диму «Черного Лукича» Кузьмина, «Теплую Трассу», Джексона Кокорина («Инструкция по выживанию», «ЧернозЁм») и других героев русского рок-андеграунда.

В те благословленные времена Непомнящий был каким-то особенно счастливым. Помню, как мы шатались с ним и еще с целой компанией людей по летней Москве после проливного дождя, как по-панковски умывались водой из водосточных труб, убегающих на крышу старых «хрущёвок». Тогда на флэту Михалыча останавливалось море народа с самых разных концов бывшего Союза. Приносилось и «горячительное» к нечаянной радости большинства гостей. Многие пели свои песни, читали свои стихи. Непомнящий также нередко радовал собравшихся произвольным концертом, после чего можно было говорить с ним обо всем на свете: о Кафке и о масонах, Дугине и о программном обеспечении Linux, православии в Ираке и о традициях Валаамского распева.

Но потом семейные обстоятельства хозяина флэта Михалыча изменились, флэт был продан. У других людей, где часто останавливался Саша, появлялись дети и трудные жизненные обстоятельства. Саша все реже появлялся в обществе некогда единой «тусовки». А потом он заболел.

Только сейчас, судя по разговорам и телефонным звонкам людей, лично знавших Непомнящего, до многих доходит смысл постигшей всех нас утраты. Поначалу этого чувства как бы не было. Не знаю – виноват ли в этом апрель или продолжающаяся пасхальная радость. Наверное, это чувство возникло потому, что он был с нами на панихиде и узнавал свой храм, в котором служил священником еще его прадед. Он видел и своих друзей и знакомого старого алтарника с поврежденным глазом, и снующих по храму детей. Наверное, ему суждено было умереть именно в неоднократно воспетом им апреле и именно после Пасхи, когда ощущение света, пребывающего вместе с верными, особенно сильно. Может быть, он уже знал подбежавшего к его гробу мальчика, когда писал следующие строчки:

Ветер крыши рвет и провода,

В черных молниях вой словно смех.

Лишь обломки и пыль кирпичей

А из асфальта прорвались цветы...

Это видел мальчик — он ушел,

Он вернется и расскажет все...

Вот за дверью раздались шаги -

Может быть, он снова здесь...

Нет, видать, опять придется ждать -

Просто в дверь царапается кот...

Умирает в поле серый снег

Избавлением чиста земля,