Знал что сделаю это. Однажды сделаю. Задумывался уже в 17ть,18ть.Иногда, внезапно посещало это озарение, осознание, предвкушение. Скоро это произойдет. Тогда я перестану быть просто человеком. Выпаду, покину ту вертикаль или горизонталь жизни по которой шел вместе со своим поколением, за предыдущим, перед последующим. Что бы стать сверхчеловеком. Из динамики жизни, времени, в монументальность статики, вечности. Из тепла в холод .Из молодости, веселости, дружбы, в одиночество, еще не знал что- трагизма, не ведающего возраста, но все же такого глубокого сейчас. Из экстра в интро. Из самодовольного спора с кем то, в расщепление, в разлом самого себя, в шизофрению, в бессонницу, во вздрагивание и крики среди ночи. В войну с самим собой. Конечно, обо всем последнем я не знал. Думал что будет только одиночество и книги. Те, до меня, каждый в свое время, сделали это. Подходило мое. Друзья, родные, все знали что скоро это будет. Были предупреждены. Родные знали что скоро съеду от них по другому адресу и буду заходить только раз в неделю. Друзья знали что однажды исчезну. Что при встрече не буду подходить и здороваться за руку. Только кивком головы. Ничего личного. Просто так нужно мне. На сколько? Или на всегда? Или до встречи, но на совершенно иной основе? Не знал.

3го марта 94-го Леша помог мне донести вещи, книги, компьютер, по моему новому адресу. Хозяйка Клавдия Тимофеевна. Приятная женщина. Прекрасной души. Состояла в какой то религиозной конфессии с центром в Европе. Что то современное, радужное, веселое, поющее песни, улыбающееся. Христос нам завещал любить…Любила ставить кассеты с этими веселыми, банальными песнями на неизвестном языке. В комнате отведенной мне стояли какие то ее иконки, изображения, красивые, нарядные куклы. Я приволок с собой огромную, Всемирную историю человечества. В 10 томов. Каждый килограмма три, четыре весом. Должен был прочесть. Военную энциклопедию, Ницше, четыре тома Ленина, избр сочинений. И т.д. Мой дом, Мекка моей эстетики конечно были в Германии 50 летней давности. Соответствующие фотографии, вырезки подчеркивающие мой мир, уводящий меня туда были расположены здесь, в этой идиллии модернового бытового христианства. Приходя домой я видел что Клавдия смотрела мои книги. Там томик Геббельса не так лежит, там еще что то. Постепенно иконки и куколки исчезли. Однажды пришел и увидел. На отношении не сказалось. Такая же обаятельная, теплая, хорошая. Иногда даже любила завести об этом разговор. О «них». Могла сказать что в своем коричневом пиджаке, черной рубашке, я напоминаю ей именно «тех». Может быть она видела в этом всем какой то провиденциальный замысел. Как это принято у них. Мечтала обратить меня. Возможно. Во всяком случае прекрасная женщина. Установил для себя жесткий распорядок. Не меньше шести часов чтения, компьютер, шахматы. Одинокие прогулки вечером. Вначале все шло как предполагалось. Просто интенсивный набор знаний и эйфория, что все таки, это все со мной. Первые предпосылки кризиса, взрыва, расщепления, некое легкое шевеление глубин, говорящее о чем то приближающемся страшном, едва заметно и тревожно дали о себе знать только через месяц.

Больше не было контекста жизни и банальности, посреди которых иногда вставали вопросы абсолютной, первичной важности. Теперь контекстом стали эти самые вопросы. Днем и ночью. 24 часа. Исчезнув во вне, диалог ушел во внутрь. Много психологической литературы, о природе мысли, интуиции, сознании и подсознании…Я и Я.Однажды даже кому то сказал что там три я…Это после чего то из Ницше. Одиночество, режим, однообразная обстановка. Не было ничего что бы позволяло мне, какое то спасительное время быть на поверхности себя. Постоянно внутри. Постоянно против себя а не против кого то. Идеология, позиция выбранная из эстетики, формально, не как потребность абсолютного я, а как красивая нонконформистская, агрессивная ре-акция на это пресное общество, без понимания абсолютных, самодостаточных, акционных глубин этой идеи, все это уже не работало. Этого было мало. А как прекрасно было раньше, навел кого то банального, обычного и недалекого на эту тему и уничтожил, сжег. Спокоен и счастлив. Сейчас нет. Жест, интонация, факты, вскинутая рука, апелляция к символам против вскормленного Ницше самого себя, все это не работает, не побеждает. А если побеждает, вдохновляет, то не на долго. Абсолютные вопросы требуют абсолютных ответов. Мысль как сверло, которое никогда не останавливается в твоей голове. Из истории, обычного накопительства, где обретенный факт или сравнение разрешало задачу, в философию, где каждая достигнутая позиция растворялась спустя короткое время, рождая иногда большее количество вопросов. Процесс не от бесплотного к плотному, неконкретного к конкретному, от тумана к берегу, а часто наоборот. Без конца. Из историка, идеолога, фашиста я вошел в ужас философа, экзистанта…Из казавшейся незыблемой крепости в молекулярный распад. Познакомившись с Армином Меллером, спустя 10 лет, понял что дошел тогда до всей полноты переживаний его центральной фигуры, работы-«Фашизм как стиль».Удержание воинского стиля, продолжение марша не смотря ни на что, не имея при этом ответов на вопросы конечной, абсолютной важности. Позиция воина впервые в истории, в 20м веке. Эта грань произошедшего со мной тогда кризиса, всплыла и была расшифрована только сейчас. Параллельно спонтанному философскому метанию шел можно сказать технический процесс. Сквозь призму определенной литературы, плохо что часто советской, не эстетичной, не гармоничной, именно технической, я исследовал внутренний мир. Природу мысли, интуиции, мыслеобраза, его рождения и т.д. В отличии от механики, моторики, физики эта область вплотную приближается к области чистого субъекта, чистого я. И для меня она была объектом. Продолжительное время. Такие эксперименты, в таком возрасте, спонтанно, синхронно, без необходимого, последовательного режима, без опытного взгляда проводника со стороны; чем еще это все могло закончится? Спираль, воля, напрягшаяся, приготовившаяся к действию на примерах восстания, революции и войны, воля блиц крига, должна была быть задействована в столь щепетильной, аккуратной области. Взрыв был неминуем. Я переживал мысль и видел ее возникновение, первичный мыслеобраз. Однажды эти два параллельных процесса должны были стать антагонистичными, пересечься где то. Я, смотрящий на мыслеобраз со стороны и я, идущий им, слившийся с ним для определенной завершенной мысли цели; должны были однажды столкнуться друг с другом. Так же спонтанно и нережимно шли эксперименты с медитациями, тренингами и т.д. Все по серьезным, специальным книгам. Снова все анархично, истерично и неправильно. Через, уже месяца полтора, два, философствование достигло своей конечной точки. Кто я? Где я? Где земля? Где небо? Добро? Зло? Бог? Хорошее? Плохое?...Что вообще ЕСТЬ? Добро посредством зла, зло посредством добра…А что же есть…Вел тогда что то вроде дневника. Жаль что сжег. Это была истеричная, амплитудная кривая, отражавшая мою экзистенцию. Жаль что сжег. Помню такую запись там: “Нет ни добра ни зла. Есть только любовь к своему делу”. Жаль что всего не помню. Одно измерение кризиса было чисто философским. Рухнула вся прежняя система ценностей, если можно было эти обертки назвать системой. Второе чисто техническое. Злоупотребление этими глубинными исследованиями, экспериментами. Третье, думаю, было в переходе на вербальный уровень во всем. Насквозь иррациональная, музыкальная, мистичная личность, внезапно перешла на рациональный уровень. Вместо постоянно проигрываемой мелодии, там внутри, теперь были только сухие, нервные обрывки каких то схем и установок. Ну и конечно одиночество. Практически полное.

Все шиворот навыворот. Наоборот. Наизнанку. Уже после узнал, познакомившись с Дао, Дзен, Кастанедой…, о закономерности этих чудовищных, смертельных процессов. О крушении мира, потери почвы под ногами в этот момент. Для того, что бы восстать, снова, но уже с наличием понимания всей иллюзорности- незыблемости его внешней формы, и всей тонкости, запутанности, внутренних взаимосвязей. И наоборот, невидимой, вечной статики внутри, под внешней динамикой постоянных смен. Прошел сам, столкнувшись с максимумом всех этих ужасов. Лишь после узнал…

Работал тогда грузчиком на кондитерской фабрике. Хоть какое то общение но было. В основном на перерывах, в козла с мужиками. В апреле взял больничные на две недели. Купил за коробку конфет. Теперь сам был постоянно. В этом максимуме изоляции все и произошло. Катализатором был технический момент. Подумать, и в то же время «увидеть», как рождается мысль. Эта произвольная операция впервые не позволила «подумать», произвести элементарную мысль. Одновременно подумать и увидеть не получилось. Не получилось ничего. Возник страх, что теперь эта неудача в произвольном, может работать спонтанно и непроизвольно. И она заработала. Я думал, и я мешал себе думать. Я запускал мысль, и я же сбивал ее на взлете. Все это на фоне страха. Абсолютного и тотального. Что здесь чему предшествовало? Технический момент, операционный, послужил катализатором раздвоения? Или же раздвоение бывшее всегда в незаметных формах, и обострившееся по причине одиночества и всех этих экспериментов, воспользовалось ими для своей полной кульминации? Ведь одним из условий запрета, большого спектра внутренних техник, является именно полное отсутствие шизофрении или предрасположенности к таковой. Думаю, второе было главным и первым, а эксперимент был лишь точкой наивысшего проявления. Борьба с самим собой, в те или иные моменты. От более плотного, к менее, от большего к меньшему, от видимого к невидимому. Чем более внутреннее и бесплотное ставится целью волевого воздействия, детерминирования, тем сильнее этот антагонизм, этот я, что против меня. Перенести камень, переставить стул, это элементарно. Разум-физика. Но не дышать, или дышать в ином ритме? Не посмотреть даже один миг, на что-то находящееся немного в стороне от точки твоего внимания. Движение, в доли секунды, твоих зрачков и ты посмотрел. Скорость зрачка так близка скорости мысли, что не успеваешь препятствовать ей другой мыслью, заряженной волей не делать этого. Так, читая книгу, задаешься целью не смотреть на номер страницы. Читать художественно, отталкиваясь от поворотов сюжета а не от статистики, количества страниц. Но стоит лишь вспомнить об этом своем правиле и момент вспоминания совпадает по скорости с движением зрачков. Встать и сделать что то физическое, это настолько долго что как одной мыслью направляется, так еще сотней мыслей может остановится или изменится. Зрачки, дыхание, пульс сердца, это уже другое. Следующее за ними это уже конец физики. Это мысль. Думать, не думать. Максимум противостояния. Только стоит подумать заставить себя, не произвести ни одной, той или иной мысли, как сразу же произведешь. Момент воспоминания об этом совпадает по скорости с запуском этого самого. Или же все таки предшествует, но эта разница во времени, так микроскопична что не позволяет вставить в нее «волевую заслонку». При действии направленном на внешние физические объекты есть я, конкретное, физическое и разумное, и конкретное физическое не я. При влиянии на свою тонкую органику, это я уже дифференцируется. Разумное над физическим. При влиянии на мысль я оказывается в тупике. Его носителем является мысль, выше скорости которой не имеет более ничего, что можно было бы найти в иерархиях Я. Здесь вертикаль воздействия сверху вниз, становится горизонталью вечных антагонизмов.

Первична ВОЛЯ. Она ядро. Она выше всего. Она не один из объектов. Она функция.Главная. Она не может восприниматься вне цели. Вне контекста.

Кризис произошел по причине отсутствия контекста. Цели. Следовательно, воли. Волевого усилия. Отсутствие целесообразующего контекста, цели и, следовательно присущей этому воли, привело к такому утопанию в дискретных единицах, мыслях. Проще сказать безделье, бесцельность процесса, санкционировала отсутствие, ненужность, дробление я.

Пульс сердца, ритм дыхания, все тонко органичное и так связанное с состоянием психической сферы. Все было запущено природой и двигалось инерционно. Волевое проникновение, безвольного и недисциплинированного, непостоянного, истеричного субъекта в область этого растительного постоянства, полностью его разрушило. Теперь слабости моей воли распространились на то, что до этого было вне ее компетенции. Так, воздух, провожаемый при медитации сознательно в легкие, отказывался идти туда несознательно. Шел в голову, обдавая холодом затылок изнутри.

Выйти, покинуть это пространство, передав снова бразды правления растительной инерции, теперь было невозможно. Взять эти бразды в свои руки. Проникнуть до конца в эти глубины, подчинив их. Стать чистым субъектом воли, как во вне, так и внутри. Воля. Цель. Контекст. Функция, выше дискретных единиц. Как интонация выше слов. Выше функции ИДЕЯ.

Кризис, не давший бы о себе знать при обычной, жизненной манифестации своей воли в миру, достиг своей абсолютной глубины в одиночестве, во взаимодействии с самыми тонкими объектами. Для выхода из него необходимо перейти из спонтанного, обычного волевого субъекта, в абсолютного, произвольного, тотального. Подчинить своей воле все. И мысль тоже. Уже нельзя из неизвестного внутри направлять ее в известное вне.
У Юнга это называется, по моему, трансцендентной функцией. Такая волевая самоотдача какой то одной своей функции, мобилизует против тебя все ОНО. Полный уход в сознание, это начало войны против тебя подсознания. Целостный, природный, иррациональный Дионис против сознательного, рационального, дифференцированного Аполлона. Человек в 20 лет, с абсолютным доминированием образного мышления, левша не от мира сего. Идеалист, художник, поэт, уходит в чистое рацио. Конечно, это все должно было произойти. Клавдия Тимофеевна заметила что, что-то не то. После я ей сказал что произошло. Причины, о которых я думал тогда. Поверхностные, чисто технические. Она сказала, что мне нужно влюбиться. Элман, «эдик», юморной, начитанный эрудит, азербайджанец, похожий на Луи де Фюнеса, с моей фабрики, сказал то же самое, только другими словами…

Манифестация воли. Любовь, страсть, идея. Одно посредством другого. Без конца. Дионис и Аполлон. Воля и любовь. Музыка и Революция. Без конца. Любовь контекст.Воля функция.

Не справившись с этим взрывом, кризисом, я можно сказать, тогда, бежал из своего затворничества на улицу. К друзьям. В молодость. В относительном одиночестве прожил тогда восемь месяцев. Так и не поняв причин. Пообещав себе вернутся.
Вернулся в 95м, пятого сентября. Почти на год. Это нельзя назвать победой. Во «внутрь» я не возвращался, бежав оттуда тогда. Несмотря на не вылеченную боль, расщепление там внутри, я был постоянно вовне. Механическое чтение политической и исторической литературы. Телевизор. Набор информации перед борьбой, революцией. Перед политикой. Противопоставление себя внешнему миру, истеричное и агрессивное, помогало бежать, забыть о мысли что «там», внутри, я по прежнему не один, не субьект. Новый 96й, встретил совершенно аполлонически. Единственный раз в своей жизни. Совершенно сам.

Вышел на улицу в 11. Холодный пустой город. Одинокие, спешащие к 12ти. Самый чистый символ того, что ты и мир, вы движетесь в разные стороны. Что ты не мир. Прошел своим любимым маршрутом. Петля по центру. Два; два с половиной часа пешком. Абсолютно пустой, холодный город. Деревья, дома, все, какое то иное. Наверно все становится иным только в этот миг, когда совершенно никто его не видит, что бы потом снова притвориться на целый год. Стать обычным и банальным.

Ровно в 24 00, или без пяти, идя по площади, пропустил перед глазами весь этот год. Одиночества. Мобилизации и замирания перед броском в историю. ( Наверное, так церемониально входить в историю, играя роль, можно только после ее конца) Год в предуготовительной пустоте, трещине между тем, обычным, и новым 96м, снова социальным и не одиноким, но иным. Как в ритме Тойнби, уход-возврат. Но иным и по иному. Снова в общество. В мир. Но с целью. Страшной и абсолютной.

В обществе. Вне общества. Против общества.Просмотрев прошлое, сказал, высказал, будущее. Наметил. Сказал себе там же, на площади. О том, что будет партия. О том, что будет борьба. О том, что возможно будет террор.В 96м, все это было. Партия, борьба и террор. После была тюрьма.

Тотальное Я. Чистая, спонтанная субъектность, утерянная по причине ухода из «музыки» в политику, из поэзии в статистику, из мистики в рацио; как еще могло быть возвращено это пластичное, поющее, цельное Я, как не террором. 
Снова в музыку. В другую музыку.
Воля и Любовь.