Введение. Радикальное сомнение

Одиннадцать вопросов для Костанцо Преве от Роберта Даннина.

Вопрос 1.

Даннин: Среди заключений «Il Bombardamento Etico» вы пишите, что глобальная капиталистическая система быстро приближается к пределам того, что является антропологически терпимым (стр.162). Что это за пределы? Можете ли вы определить любые исторические прецеденты этого кризиса? Знаем ли мы о человеческой природе больше, чем 40 лет назад, когда Маркузе выдал подобное предостережение в «Одномерном человеке»?

Преве: Позвольте разделить ваш вопрос на три части, во-первых отдать должное общей философии человеческой природы, затем ошибочному способу рассмотрения марксистами вопроса человеческой природы в последнем веке и наконец, существуют или нет объективные пределы в процессе безудержной капиталистической манипуляции, за пределами того, что вы называете «антропологически терпимым».

Касательно человеческой природы, и модернистские, и постмодернистские исследования подходят к этому вопросу, различая уникальное поведение человека от поведения других животных, особенно приматов высшего порядка, включая горилл, шимпанзе и бонобо. Бихевиоризм и фрейдистская психология суть два метода, имеющих наибольшую ценность для буржуазии в размышлениях о человеческой природе в капиталистическом обществе. Напротив, древнегреческие философы не сравнивали человеческое и животное поведение, но представляли людей метафизически расположенными выше животного царства и под царством своих божеств. Эта концепция, кстати, был важным источником психологического и философского богатства в политеизме, древнегреческой мифологии, и драме. Иудео-христианский монотеизм значительно обеднил, а не обогатил эту традицию.

Я в восторге от концепции человеческой природы, в особенности как она была разработана в работах таких философов, как Норман Герас, или психологов и лингвистов, как Стивен Пинкер и Ноам Хомский. Кратко, я думаю, есть 5 дополняющих и взаимосвязанных способов поиска решения этого вопроса. Во-первых, Аристотель был прав, заключая, что люди суть одновременно социальные, политические и коммунитарные существа. Используя термин «общественное животное», он хотел охарактеризовать эти три черты как части неразделимого целого. Только в течение последних трех столетий они стали независимыми друг от друга, искажая, таким образом, первоначальный смысл его формулировки. Отныне политика относится только к сфере политического представительства совершаемого специальным персоналом, то есть "политиками"; социальное стало множеством независимых индивидов, и коммунитарное предложило своего рода средство от чрезмерного индивидуализма, как описано, например, Аласдером Макинтайром и другими англо-американскими мыслителями левого толка. (В противоположность этому, тот же термин, коммунитарист, ассоциируется с правыми тенденциями для большинства европейцев, кто понимает его в традиции тевтонского шовинизма [Gemeinschaft-единство с нем.] и его конечном воплощении в гитлеровском  «народном обществе» [Volksgemeinschaft- народное единство с нем.]). Это первоначальное значение необходимо отличать от современных искажений.

Аристотелевскую концепцию критикуют сторонники теории рационального выбора, которые пытаются опровергнуть его предположение идеей о «человеке экономическом», основанной на анализе рыночного поведения индивидов в капиталистическом обществе. Философские основания их убеждений проистекают в свою очередь из гоббсовской концепции людей как «самовлюбленных атомов», или человека-волка (человек человеку волк), который ведет себя в обществе в стиле «войны всех против всех». Эта философский ракурс осмысляет человеческую природу в ее неразрывности (а не в ее отличии) с животным поведением. Таким образом, человеческая природа повторяет и усиливает существующее до нее поведение животных. Все различные реконструкции человеческой природы касательно агрессии или рефлекса защиты своего участка (Э.О. Уилсон, Роберт Ардрей и т.д.) происходят из этой точки зрения.

Во-вторых, Аристотель был объективно прав, утверждая, что человеческие существа являются животными, отличающимися способностью к речи, разуму и символическому мышлению (zoon logon echon). Как перевод политики в Древней Греции, логос подразумевал нераздельное единство этих терминов. Оно даже воспользовалось концептом похожим на принципы дао в Китае или дхармы в Индии имея в виду одушевленный дух мира самого по себе. Современная мысль разделила эту унитарное, расширенное значение логоса на отдельные точки вдоль линий "двух культур" Ч. П. Сноу - гуманизма и науки. Логос как разум дал начало различению таких понятий, как рационализм Декарта, эмпиризм Локка, критика Канта, диалектический идеализм Гегеля и т.д. Логос также толковали в соответствии с различными подходами к языку. Когда он был понят, в качестве научной процедуры и прогностики, это привело к появлению эпистемологии.

Хомский следует за Аристотелем, отказываясь отделить врожденную языковую способность от способности к пониманию и строительству альтернативных социальных реалий. Материальной предпосылкой для языка является индивидуальный и коллективный труд, необходимый для воспроизведения общества. Здесь можно найти истоки как интеллекта, так и системы символов, или более точно, художественное или философское творчество и символическое мышление. Символизм является основой геометрии, которую люди используют, чтобы построить свою среду и переделать природу в своих целях. (Другими словами, Хомский стремится вопреки трудностям сохранить многомерность человеческого познания. Это может быть продуктивным в этом отношении для интеграции его ​​подхода с поздней онтологией бытия Лукача.)

В-третьих, Гегель был прав, подчеркивая, что человек является животным с глубоко укоренившейся потребностью в признании. Этим наблюдением он установил антропологически-философский базис марксизма, поскольку коммунизм (в первоначальном значении термина у Маркса) можно определить как объединение свободных индивидов во взаимном признании друг друга. Я очень хорошо знаю, что реальный (исторический) коммунизм часто был виновен точно в противоположном, но этого аргумента не достаточно, чтобы заставить нас выплеснуть и плод оригинальных идей Маркса вместе с грязной водой вырожденного коммунизма 20-го века.

В-четвертых, Маркс правильно определил человека как «универсальное существо» (Gattungswesen ) имея в виду, что человек не животное, чье ДНК ведет его к заранее заданному поведению (как у муравьев, термитов, пчел и т.д.), но вместо этого дарует ему/ей полный набор художественных (романтизм, барокко, неоклассицизма, постмодерн и т.д.) и социальных возможностей (рабство, феодализм, капитализм, коммунизм и т.д.). [Примечание: Gattungswesen является ключевым понятием в ранних работах Маркса. Буквально это означает «родовое существо», подразумевая уникальную человеческую способность соотносить свое мышление и деятельность в мире на всю совокупность видов, в отличие от животных, принадлежащих к видам, которые действуют только в соответствии с запрограммированным инстинктивным поведением. Доказательство можно найти в том, что только люди могут действовать совместно, чтобы изменить природу (в том числе свою собственную природу). Для того, чтобы сделать это, они должны ощутить себя принадлежащими к целому, которое больше чем просто сумма его частей. Для сравнения животные остаются предметом природы; нет ничего в их деятельности, что подтверждало бы вывод, что они работают сознательно для выживания их вида. То, что они выживают, является следствием их врожденного, бессознательного побуждения к воспроизведению.]

В-пятых и последних, Кассирер был прав, говоря, что люди также являются символическими животными. Они могут жить только в центре вселенной символов. Естественно мой список является только резюме, и, следовательно, неполным, но я в высшей степени верю, что без адекватной концепции человеческой природы, было бы невозможно понять общество.

Что касается традиционного способа, с которым марксисты подошли к теме человеческой природы, его можно уподобить дураку, который желая навредить другому, вредит себе. Марксисты ранее сводили человеческую природу к упрощенному слиянию исторических и социальных отношений. Это согласуется с их твердо лишенным воображения и довольно поверхностным прочтением "Тезисов о Фейербахе" (по этому вопросу см. также Нормана Гераса) . Они почти не оставляют теоретического пространства для антропологической философии, отвергающей полное сведение человеческой природы к двум чисто фундаментальным измерениям, социальному и историческому. Природа человека, конечно, «историческая» и «социальная», но также антропологическая (культурная и биологическая) структура составленная как сумма социальности (Аристотель), разума и математики (Аристотель), необходимого признания отличий (Гегель), универсального существа (Маркс), и универсальной, символической креативности (Кассирер).

Кроме того, путаница царила в марксистской традиции в отношении различий между философским и идеологическим пространством. Природа человека, в результате, отрицалась или сводилась к экономическим и социологическим вопросам. Это слабое понятие делает человеческую природу чисто второстепенной в понимании материальных производительных сил и того, как они развиваются . Правильно построенный философский дискурс не только легитимирует теорию человеческой природы, но и придает ей очень важную роль. Идеологический дискурс, напротив, предполагает, что человеческая природа неизменна и, следовательно, извиняет или оправдывает социальное неравенство. «Благородная ложь» "Государства" Платона ясно выражает эту идею, и это было частой темой с рабов «от природы» Аристотеля до позитивистской доктрины социального дарвинизма. Этот реакционный, «правый» идеологический конструкт неизменно предопределенной человеческой природы инициирует прогрессистскую, «левую», идеологическую контратаку, которая, порождая зеркальное отражение своего близнеца, в корне отрицает само существование человеческой природы. Отсюда коммунистические утопии «нового человека», которые являются совершенно ошибочной разновидностью научной фантастики . Эти утопии абсолютно неправильны, по двум наборам причин. Во-первых, «новый человек» не существовал, не существует, и никогда не будет существовать. Во-вторых, утопии «нового человека» происходят, как теоретические выдумки, от двух диаметрально противоположных, но тайно соответствующих складов ума: таких буржуазных пессимистов, как Олдос Хаксли, и сталинских бюрократов. Тот факт, что искренние, смелые революционеры вроде Эрнесто "Че" Гевары верили в такого рода утопии, не делает ее более рациональной или правдоподобной.

Наконец, что касается пределов того, что является антропологически терпимым, вы спросили, возможно ли привести любые исторические прецеденты этого кризиса.

Мы часто используем аналогии с историческим прошлым, чтобы объяснить наши собственные существующие случаи, но это почти всегда обманчиво. Мартин Лютер, например, считал себя реинкарнацией Апостола Павла. В действительности, однако, он не последовал за Посланием Коринфянам (7:20-4), проповедуя общее спасение, как для свободных, так и порабощенных, но вместо этого, продвигал идеологически-религиозную доктрину буржуазного индивидуализма (позже усовершенствованную Кальвином). Троцкий пытался думать о Сталине в терминах Термидора французской революции (1794), но это была совершенно неверная аналогия. Сталин, по-моему, был не приверженным бюрократии контрреволюционером, скорее он был представителем подлинной, исторической революции, хотя и со слабым социально – стратегическим базисом. Он был слабым, потому что он искусственно - почти шизофренически - разделил экономическое развитие, участие пролетариата в социалистическом государстве и демократию (или ее отсутствие). В течение следующих пятидесяти лет (1935-85), это отсутствие демократии привело новый советский средний класс (который сам есть продукт сталинского продуктивизма) к конфронтации и в конечном счете к бунту против истощенного, но все еще правящего в социалистических странах союза коммунистических бюрократов и рабочего класса. Я ненавижу сталинизм, но моя критика не тянется из троцкистской партийной линии. Сам Троцкий был мужественным, искренним революционером. Несмотря на всю добросовестность, троцкистское движение было обречено с самого начала к маргинальности и неудачам, потому что оно было вдохновлено анализом капитализма и социалистического государства, которое не соответствует действительности. Эта ошибка целиком определила последующий курс троцкизма. К тому же, трудно ссылаться на любую заслуживающую доверие аналогию с нашей современной ситуацией. Тем не менее я постараюсь.

Было бы полезно подумать об упоминании Гегелем духовного влияния Римской империи. В «Философии истории», он говорит о Риме «разбивающем сердце мира», и в этом процессе создается «мир, дезориентированный покинувшим его Богом», мир, «страдания» которого могут быть объяснены фактом, что человек стал атомом, лишенным политической свободы и признаваемым исключительно личной собственностью. Индивидуальная собственность, другими словами, является единственной стороной человеческой жизни, к которой общество проявляет интерес и обязуется гарантировать. Здесь существует очевидная аналогия с «обществом собственников», которое Буш и неоконсерваторы хотят навязать остальному миру. Личный суверенитет не имеет смысла в этом мире индивидуальных собственников, находящихся под воздействием мифического рынка пока ​​беспомощного перед лицом своих недостатков, порочности и несвободы. То, что Гегель охарактеризовал как «оставление Богом», очевидно, означает мир, который не имеет смысла. На языке Гегеля, атеизм действительно синонимичен с философской и социальной бессмысленностью. Это, конечно, не имеет ничего общего с атеизмом Спинозы, который отрицает существование антропоморфного или персонализированного божества, задуманный как Великий конструктор умного плана или как Космический судья, который дает Бушу рай и посылает бен Ладена в ад.

Что касается пределов того, что является антропологически терпимым, на протяжении более века классический марксизм был заблокирован размышлениями о преодолении капиталистического способа производства через диалектическое взаимодействие между социальной природой производительных сил и индивидуальной природой общественных отношений производства, с одной стороны; и революционным конфликтом между рабочими классами (в том числе наемными рабочими и промышленным пролетариатом) и буржуазией, с другой стороны. В результате событий последних двух десятилетий (1985-2005) теперь трудно воспринимать эту схему всерьез. Это говорит о том, что научная теория в кризисе, если она больше не может быть видоизменена, доработана или исправлена, чтобы соответствовать фактам. Ситуация, на мой взгляд, требует радикальное изменение парадигмы, что Кун называет «научной революцией». Этого еще не произошло. Возможно, мы увидим ее, возможно, нет. Таким образом, это нормально, что во время этого «эпистемологического перерыва» все ставки сделаны на совместимость или несовместимость капитализма и человеческой природы. Мы знаем, что капиталистическое производство усиливает невротический темп труда до точки, где она становится угрозой не только для нашего физического и психологического благополучия, но и для окружающей природной среды. В этом смысле, мы не вышли за утверждения, сделанные Гербертом Маркузе более сорока лет назад, которые остаются, на мой взгляд, чрезвычайно правильными. Тем не менее, за последние сорок лет появились два новых феномена, которых Маркузе не мог предвидеть. Первым был крах и распад реального, исторического коммунизма (1917-1991). Это крушение не было ни взрывом, ни военным поражением, как это было в случае нацизма или фашизма, но эндогенным обвалом. Это дало капитализму расширенную социально- экономическую сферу воспроизводства, и позволило его идеологии опровергнуть все социалистические и коммунистические идеалы. Во-вторых, расширение так называемой глобализации, чтобы заключить огромные народы, как Индия и Китай в капиталистическую сферу должны служить предостережением для тех, кто как обычно предполагают существование пределов. Я первый, кто должен говорить с осторожностью, так как я предложил эту концепцию. Идеи, как вино, следует употреблять в умеренных количествах.

Продолжение следует