Памяти солярного традиционалиста К 95-летию со дня смерти В.Ф. Эрна
95 лет назад его внезапная, катастрофическая смерть стала шоком для всех. Кроме, как мы увидим ниже, его ближайшего друга Флоренского. Юный Эрн участвовал в "христианско-революционном" движении в 1904-1907 гг. и казался современникам "леваком". Хотя Флоренский - его духовный близнец, вместе с которым они закончили Тифлисскую гимназию и провели четыре года в Московском университете, вместе с которым они спали на досках в общежитии - никогда всерьёз не включался в "Братство христианской борьбы" харизматика Свенцицкого, под влияние которого тогда попал юный Эрн.
Но уже в "революционных" статьях молодого Эрна звучит мотив совершенно иной, чем у грязно-меркантильных либерастов тех дней и наших дней - мотив долга и мотив непререкаемой борьбы с частной собственностью, с капитализмом (вот почему в 90-е годы статью Эрна о собственности переиздал А.В. Елисеев).
С 1907-1908 гг. Эрн встаёт на позиции последовательного русского консерватизма и вскоре бросает вызов либералам-западникам, даже самым умеренным и конструктивным (таким как С.Л. Франк, который позже в эмиграции изменит своё мнение о западной философии Модерна и признает правоту Эрна). Основные тезисы главных произведений Эрна хорошо известны: отстаивание античного и православного Логоса против западного ratio и беспощадная борьба с философией Модерна - Декартом, Бэконом, Беркли, Кантом - как философией призрачной, антионтологической. Борьба за онтологию, за Бытие против субъективизма и конструктивизма - в этом состоит традиционализм. И Эрн безусловно был традиционалистом, хотя он скорее выражал крик русского бессознательного, которое просто не могло понять и принять главной мысли всей философии Модерна о том, что мира вне нашего сознания не существует. СУЩЕСТВУЕТ! - был крик Ленина в "Материализме и эмпириокритицизме" против Беркли, Маха и неокантианцев. Но Ленин воистину сам не знал, что пишет. Эрн знал. В один год с "Материализмом и эмпириокритицизмом" появляется статья Эрна "Беркли как родоначальник современного имманентизма", которая повторяет ленинский крик СУЩЕСТВУЕТ! - но уже осознанно и с последовательно ПРАВЫХ, традиционалистских позиций. Сборник "Борьба за Логос" (1909) по праву можно считать отправной точкой нового русского традиционализма XX века. «Сущность Логоса метафизична. Это не субъективно-человеческий принцип, а объективно-божественный». Кажется, будто эти слова сказал сам барон Эвола. Но нет, это слова Владимира Францевича Эрна.
К 1913 г. относится другой эпизод жизни Эрна, почти полностью забытый сегодня. Он едет в Рим изучать катакомбы первых христиан. Это было принципиально важно, поскольку уже тогда "иудеохристианские" модернисты ("Тареев и прочая богословская рвань", по словам Лосева) пытались возвести свою протестантскую генеалогию к первохристианам, объявив "искажением" послеконстантиновский имперский период Церкви. С другой стороны тот же миф, только с оценкой "минус", распространяли антихристианские ницшеанцы. Юный Флоренский в своё время развенчал эту клевету - развенчал не доказательством, а своей внутренней интеллектуальной интуицией. Стоя перед изображением первохристианской рыбки, он ещё в 1904 г. понял: именно православная Церковь - то дерево, которое выросло из семени раннего христианства и совсем непохоже на него внешне. Но теперь надо было дать бой Тарееву и всему легиону либерастических фальсификаторов христианства. С этой целью Флоренский как редактор "Богословского вестника" и посылает Эрна в Италию. О. Павел напутствует своего ближайшего друга: «Ругайте иезуитов сколько угодно – это полезно. Под видом католицизма ругайте наше клерикальствующее течение – это необходимо. Под видом протестантов разделывайтесь с Тареевым и прочими – сему рукоплещу. Хвалите Восток Максима Исповедника, Дионисия Ареорагита, Григория Паламу, Николая Кавасилу и т.д. и т.д. – сие лобзаю». Как будто про наше время сказано, когда в РПЦ расплодилось столько клерикальствующих филокатоликов и протестантствующих модернистов, что яблоку упасть негде!
И Эрн блестяще справляется с задачей. Вначале он своими глазами видит, что Ватиканскому руководству эти катакомбы - как кость в горле, ибо напоминают о временах, когда папы и не думали притязать на то, что они получили в итоге. А затем - бросается в бой против модернизма / протестантизма. Шаг за шагом Эрн опровергает мифы врагов Христианства:
- миф о ненависти первохристиан к семье и браку - Эрн наглядно показывает, что они жили семьями, писали трогательные письма своим детям, хоронили их;
- миф о ненависти первохристиан к природе - Эрн наглядно показывает, что они любили солнце и воду, траву и цветы так, как уже давно не умели любить разложившиеся и выродившиеся римские безбожники, утратившие всякую веру в богов;
- миф об отсутствии у ранних христиан сложных обрядов и семи таинств - Эрн доказывает, что самое полное православное понимание Евхаристии как центра всей христианской жизни было в полной мере присуще доконстантиновым христианам: они умирали, не желая отдавать врагам коробы со Св. Дарами, ибо действительно видели в них Тело и Кровь Господни, а не условные их знаки (как протестанты).
Напротив, уже к византийскому периоду относятся бОльшая жёсткость и ригоризм христианства.
Дадим слово самому Эрну: «Нигде нельзя себя чувствовать дальше от протестантизма, чем в катакомбах... Катакомбы пронизаны насквозь православными трагедиями... Из катакомб протестантские дедукции рисуются в очень жалком виде. Каждый рисунок, каждый барельеф, каждая надпись катакомб определённо говорят о живой и полной церковности первохристианства, о непрерывной преемственности православного предания, восходящего непосредственно к Апостолам... Гармония первохристианства должна была умереть в пустынях христианского подвига, и таинственное единство Неба и Земли, возвещенное христианством, чтобы принести вечный и безмерный плод свой в конце мира, должно было трансформироваться в своё другое – в непримиримую борьбу монашества с миром, духа с плотью, неба с землёй».
Период 1913 - 1916 гг. возносит Эрна на вершину славы. Он становится предметом острой ненависти как открытых революцинеров и либералов, так и криптолибералов вроде Бердяева и Ивана Ильина. За эти годы выходит сборник его антигерманских (фактически, антипротестантских) памфлетов "Меч и крест" - против духа Модерна, духа Декарта и Канта, который он увидел в тогдашней Германии). Эрн протягивает руку католикам и армянам, но при этом требует от них ответного проявления любви к России и Православию. Когда он заподозривает, что часть армян ведёт антироссийскую интригу, он прямо указывает на обнаружившуюся опасность. Но главное - это три вышедшие тогда книги Эрна - о Розмини, о Джоберти и о Сковороде. В двух итальянских и одном малороссийском философах его интересует только один всепоглощающий аспект - отстаивание онтологии, Бытия против иллюзорности Модерна. Католики, либералы, украинствующие русофобы снова отвечают животной ненавистью.
1917 год - самый загадочный и тёмный период жизни Эрна. Период его смерти. На поверхности лежит следующее: ещё со времён студенческого подполья он в сырых подвалах "заработал" нефрит и накануне защиты своей докторской диссертации (которая обернулась бы триумфом) по Джоберти в мае 1917 г. он неожиданно заболевает и всего за два дня умирает (29 апреля - по новому стилю 12 мая), не дожив даже до 35 лет. После смерти его друзья - выдающиеся философы - проводят собрание его памяти. Летом 1917 г. в свет выходят последние две работы Эрна: первая глава неоконченного "Верховного постижения Платона" и статья "Проблемы истории". Остановимся пока на второй, поскольку она очень малоизвестна и труднодоступна. Нижеприведённые цитаты вы не найдёте нигде в Интернете.
В ней Эрн раскрывает смысл истории человечества как проявления заранее данной идеи: «Если в духе платоновой философии в понятии истории мы признаем иррациональное за интегральный момент, тогда вся фактическая сторона исторического исследования и исторического процесса становится освященной и в своей безусловной фактичности и в логическом смысле оправдана неким основным и первичным образом».
"Верховное постижение Платона", которое Эрн считал главным делом своей жизни и из которого он успел на смертном одре дописать только введение и первую главу, тесно связано с "Проблемой истории" и является самым важным с традиционалистской точки зрения сочинением Эрна. В нём он описывает солнечную, аполлоническую инициацию на примере диалога "Федр" и доказывает, что в этом диалоге Платон оставил зашифрованное от глаз позитивистов свидетельство своего собственного посвящения.
Но в словах Эрна ясно виден двойной смысл. Не только инициатический опыт Платона описал он, но и свой собственный. "Мыслитель с темпераментом бойца". "Исповедник и витязь начал Логоса, мужеской солнечности". Так называли его современники. Да, его, а не Эволу, как можно было бы подумать. И всё же - будем откровенны - догадка о солярном посвящении Эрна осталась бы догадкой, если бы её не раскрыл для нас о. Павел Флоренский.
"При этом мне хорошо запомнилось твое утверждение, что основное в этом исследовании -- интуиция Платона -- после многих поисков и изучений далась тебе вдруг летом 1916 г. в Красной Поляне, среди гор, и что эта интуиция определяет весь план и характер твоей книги. Впрочем, не трудно было запомнить это: ведь ты мне несколько раз говорил по приезде из Красной Поляны, а кажется -- и писал оттуда, что лето 1916 г.-- последнее твое лето,-- открыло тебе Платона, ибо ты нашел его первичную интуицию. А открыл, ибо сам пережил нечто подобное. Да и теперь, в это последнее посещение Посада, ты, уже с отравленным организмом и жестокою головною болью, несколько раз повторил мне то же.
Со стороны формальной мысль, развиваемая тобою,-- общая нам обоим мысль, неоднократно обсуждавшаяся нами,-- а именно, что философские воззрения Платона суть диалектическая проработка его биографически-личного мистического опыта. Но если так, рассуждал ты, то и характер всей мысли Платона определяется каким-то исходным опытом, впервые введшим Платона в Царство вечного бытия и в зачатке содержащим всю систему мысли Платона. ... И вот, если был такой первоопыт Платона, такое посвящение его, то естественно было тебе искать в его диалогах и самоличного свидетельства Платона об этом первоопыте, в его точной и подлинной записи. Открыть эту запись значило для тебя найти дверь, вводящую в мысль Платона, в ту дверь, чрез которую Творец системы сам вошел в нее; это значило для тебя оглядеть систему Платона с той единственной точки зрения, в ее истинной перспективе, с какой впервые увидел ее, в ее целом, сам философ. Эту первичную запись платоновского посвящения и, следовательно, первичное изложение платоновской мысли в ее целом ты нашел в "Федре", в том, что ты назвал "солнечным посвящением Платона". По твоему убеждению, именно в той самой конкретной обстановке, которая изображена с протокольной точностию в диалоге "Федр", Платон пережил там же изображенное экстатическое состояние от ослепительных лучей полуденного солнца Аттики, среди раскаленных скал и выжженных полей. В этом экстазе, или "солнечном восхищении" ... Платон воспринял светоносно солнечную природу горнего мира. Так был открыт платонизм. Все, что говорил ты в пути, значительно и важно и для Платона, и для тебя самого, ибо твое исследование о Платоне, несмотря на замкнуто-объективный характер изложения, было явно автобиографично и явно опиралось на лично пережитое. То же, чего ты не договаривал о Платоне, еще более характерно для тебя. Ты не видел ночной стороны платонизма, ты отрицал его дионисийство; и я тогда много спорил с тобою насчет этого, имея в виду Платона. Теперь я не стану спорить, имея уже в виду тебя: увы, жизнь показала, что я был прав. Автобиографическая сторона твоей работы в односторонне-солнечном истолковании Платона болезненно задела меня, и, может быть, по преимуществу педагогически я тогда спорил с тобою, желая отвлечь тебя несколько в сторону. Нельзя жить с сердцем, пронзенным одною только солнечностию; там, где нет творческого мрака пещерных посвящений, Солнце-Аполлон сжигает и губит, переходя в Молоха. И как ты не мог понять, что солнечное восхищение, тобою описанное, уже есть, в своей односторонности, нарушение мистического равновесия, уже есть солнечная смерть. Я помню, что формально ты соглашался со мною, но мои слова не доходили до твоего сознания, а между тем ты знал гибельность солнечного воспарения, знал на опыте и как-то не считался с ним. Ведь ты помнишь тот опыт, который открыл тебе понимание Платона: в июле 1916 года, кажется, 25-го числа, т. е. как раз "на макушке лета", по народному выражению, на Анну-зимоуказницу, ты поднимался из Красной Поляны на вершину Ачишхо. Снежные твердыни, залитые потоками всепобедного солнца, которое в горах, и в особенности на этот раз, сияло как-то исступленно, вызвали в тебе солнечное восхищение, как сам поведал ты. И уже после, когда впечатление ослабло,-- осенью, ты рассказывал об этом созерцании как об "ужасном", "потому что,-- говорил ты,-- невозможно видеть такую красоту и не умереть". И этот круг твоих мыслей, вращаясь в тебе полусознательно, облекся в взволновавший тебя сон, виденный за некоторое время до смерти. Ты видел себя держащим в левой руке свое сердце, которое надо было тебе пронзить чем-то острым, что было у тебя в правой,-- пронзить как-то необычайно осторожно, ибо от успеха этого все зависело. Это острое, думается мне, была стрела Аполлона. И, как бы перекликаясь с твоим солнечным восхищением на Ачишхо, отвечает ему твой сон, виденный ровно 16 лет тому назад в Тифлисе 25-го же июля. Мне смутно вспоминается та тревога, с которой ты мне рассказывал тогда о нем, и его содержание. Но я имею возможность воспроизвести современную запись его, найденную мною в твоем дневнике. Вот она: "25-го июля 1900 г. Сегодня я видел страшный сон"... [далее идёт изложение сна о смерти]".
Итак, уже 25 июля 1900 года совсем юный Эрн видит сон о своей смерти.
25 июля 1916 года он восходит на вершину Ачишхо и переживает опыт солярной иниации. После чего быстро и фанатично пишет первую главу "Верховного постижения Платона" о том, что сам Платон пережил то же самое. Эрн спешит. Он боится не успеть. В апреле он пишет статью против безобразий революционеров победившего Февраля. Он не сдаётся. Он хочет поехать на Поместный собор 1917 года и доказать правоту исихазма и имяславия. Хочет снова, как в 1905 и 1913 годах, заклеймить оппортунизм имяборческого клерикального Синода и добиться догматического признания учения об Имени Божием. Но не успевает.
29 апреля днём Флоренскому на литургии было видение об Эрне, после чего пришла телеграмма о его смерти. Нет, не нефрит убил Владимира Францевича Эрна, а Аполлон. Точно таким же образом, как он убил Клайва Стейплза Льюиса, о чём я расскажу как-нибудь в другой раз. (Вполне вероятно, что с Эволой также произошло нечто сходное.) Солярная инициация без лунарных предохранений смертельна. Эрн просто сгорел. Сгорел, чтобы из его пепла вновь вспыхнуло пламя Традиции.
В 1991 году выходит сборник работ Эрна - "Борьба за Логос", "Меч и крест", работы о Джоберти и "Верховное постижение Платона". Этот сборник, однако, до сих пор не отсканирован и не выложен в Интернете. Переиздаются статья о собственности и книга про Сковороду. Традиционалист из круга "Волшебной горы" О.В. Марченко защищает докторскую диссертацию по Эрну и публикует ряд материалов. В 2006 году выходит антология "В.Ф. Эрн: pro et contra" с полным списком всех работ Эрна, изданных с 1906 по 2006 гг. Однако ни одного приличного собрания сочинений так издано и не было. Но мы не можем забыть Эрна и потому сегодня - по завету о. Павла - творим ему ВЕЧНУЮ ПАМЯТЬ.
