Один из моментов, по которым существует ярко выраженное различие между представлениями, которые стали господствовать на Западе, и теми, которые сохранились, хотя и не всегда в чистой форме,  у почти всех народов Востока, связан с учением о смерти.

Согласно восточным представлениям, человеческая форма существования – это только ступень процесса, который происходит из бесконечности и уходит в бесконечность. Смерть в этом отношении не содержит ничего трагического: это просто смена состояний, одно из тех, которые в рамках этого процесса пережило сверхличное  начало. И  также как земное рождение рассматривается в рамках этого процесса  как смерть в отношении предыдущих, нечеловеческих состояний, точно также земная смерть может иметь значение рождения в высшем смысле, как пробуждения и преображения. Но в упомянутых учениях эта идея не остается, как  у нас, чем-то абстрактно-мистическим. Она приобретает позитивное значение особой традиции, связанной с «искусством умирания» и наукой об опыте, ожидающим нас по ту сторону смерти.

Самое характерное выражение эта традиция находит в некоторых тибетских текстах, недавно ставших доступными западной публике благодаря переводу ламы К. Дава Самдула и Эванса Венца. Самым важным из этих текстов называют Бардо Тёдол, термин, который можно перевести приблизительно так: «tnsenonra a esmchar con relacio′n a las alternativas». (Bardo). Основная идея этого учения заключается в том, что судьба умершего не строго предопределена. Загробная жизнь открывает различные возможности, пути, альтернативы, таким образом, что позиция и действия души того, кто уже был человеком,  приобретают фундаментальное значение.

То, что поражает в подобных учениях, это полное отсутствие эмоций, их стиль почти как из операционного зала, благодаря их спокойствию, точности и ясности. Здесь нет места таинственности и унынию. Переводчик безошибочно говорил в этом отношении о traveller’s guide to other worlds, так сказать, разновидности Baedecker, путеводителя по другим мирам. Умирающий должен сохранять  твердость и спокойствие, собрав все силы, он должен бороться, чтобы не впасть в состояние «сна», комы, уныния.    Это достижимо, если в молодости мы посвящали себя социальным духовным упражнениям, как, например, йоге.  

Самым высоким идеалом восточных традиций, в общем, является освобождение. Освобождение состоит в достижении единства с высшей метафизической реальностью. Тот, кто, даже стремясь к нему, не был способен достичь его во время человеческой жизни, имеет возможность сделать это в момент смерти, или в состояниях, которые непосредственно следуют за ним, если он способен на действие, что заставляет вспомнить про ту силу, при  помощи которой берется Царствие небесное, о чем говорится также в Евангелиях. Все будет зависеть от того, будет ли он в силах отважно и стремительно произвести «идентификацию».

Предпосылкой этого выступает то, что  человек в своей сокровенной сущности тождественен не только различным трансцендентальным силам, символизируемым различными божествами из пантеона тех традиций, но также и самому Единому. Божественный мир не является объективной реальностью, отличной от Я: различие является следствием простой видимости, продуктом «неведения». Мы воображаем себя богами, но это только боги, которые спят. Но когда тело гибнет, покрывало «неведения» слетает прочь и душа получает, после краткой фазы смерти, относящейся к психофизическому агрегату, прямой опыт этих состояний или столкновения с метафизическими силами, начиная с упомянутого «лучезарного света», а эти состояния и силы представляют собой только его собственную глубинную сущность.

Затем появляется альтернатива: или он будет способен, благодаря абсолютному импульсу духа «отождествить себя», почувствовать себя тем Светом -  и  тогда достигается «освобождение»,  и «бог, который спит», пробуждается. Или же при переходе он испытывает страх, пятится назад, а затем падает и испытывает другой опыт, когда, как в калейдоскопе при резком движении, та же самая духовная реальность предстанет перед ним более не в той обнаженной и абсолютной форме, но в образе божественных существ. И здесь повторяется та же сама ситуация, та же самая альтернатива, то же самое испытание.

Здесь, собственно говоря, имеются две стадии. Сначала являются спокойные, могущественные, светозарные божества, а затем ужасные, грозные и несущие разрушение. Как в первом, так и во втором случае, согласно учению, о котором идет речь, мы не должны ни обманываться, ни заблуждаться; ибо это то же самое духовное начало создает перед самим собой потрясающим образом все эти образы. Это та же самая глубочайшая сущность «Я», которая объективизируется при помощи образов, которые ближе умершему.  Поэтому, предполагается, что индус «увидит» индусские божества, мусульманин Аллаха, а буддист – одного из обожествленных Будд, и так далее, при этом речь идет о различных, но играющих эквивалентную роль формах чисто психического феномена.

Все зависит от того, удастся ли  «тому, кто ушел» (умерший) разрушить иллюзию различия между самим собой и такими образами и сохранить, скажем так, хладнокровие. Это, однако, не так трудно, едва как только он под влиянием импульса темных и иррациональных сил удаляется от начальной точки посмертного опыта. На деле, труднее узнать себя в боге, который воплощает в себе аспект личности, и которому всегда поклонялись, как отдельному существу,  а не в форме чистого света. И, крайне маловероятно, что впоследствии он сможет отождествить себя с  «грозными» божествами, тем более что при жизни они не были объектом особого культа. Покрывало иллюзии, таким образом, постепенно становится все более плотным и все более затемняющим, параллельно уменьшению внутреннего света. Умирая, мы приближаемся к участи заново очутиться в ограниченной и обусловленной форме существования, о которой, впрочем, не утверждается, что она опять будет земной, как хотелось бы тем, которые принимают   в качестве догмы  теорию реинкарнации в её грубой и упрощенной форме.

Но тот, кто «помнит», до последнего момента сохраняет возможность выбора, и рассматриваемый текст предписывает духовные действия, посредством которых или удастся «открыть матку» или, по крайней мере, «выбрать» - выбрать план, место и способ новой манифестации, новой формы существования, среди всех тех, которые открываются взору умершего, когда ясность сознания в конце достигает пика. Новое появление обусловленного мира происходит благодаря процессу, который в этих тибетских текстах представляет интересное сходство с некоторыми положениями психоанализа и предполагает прерывание неизменности сознания: стирается память о предшествующем сверхличном опыте, но сохраняется в случае «осознанного  рождения» импульс, направление. Если существо будет вести себя подобным образом, даже вновь обнаружив себя в обстановке ощущения жизни как «путешествия в ночные часы», оно оказывается воодушевленным высшим призванием, ведомым силой небес, оно не из тех обычных существ, обреченных «потеряться, как стрела, пущенная во тьму», но оно особое существо, которое импульс более сильный, чем оно, подтолкнет к тому же самому концу, к которому во время первого испытания оно уже приходило, но сейчас в роли нового властителя.

Итак, благодаря таким учениям, основанным на тысячелетней традиции, открываются исключительные перспективы. Что бы о них не говорили, одно несомненно:  перед нашим взором предстает столь обширное пространство, так что неясности, трагедии и случайности этой человеческой жизни могут оказаться только чем-то относительным. То, что в этом подобии дурного сна могло показаться роковым, выступает только эпизодом  перед лицом нечто более могущественного и более высокого, которое не начинается с рождением и не заканчивается со смертью, и благодаря чему человек может обрести  высшее спокойствие и ни  с чем несравнимую, непоколебимую уверенность перед лицом любого испытания.