Ниспровержение идолов советского прошлого, шедшее на протяжении всех 90-х годов двадцатого столетия в угоду новым властителям и новой политической идеологии, которую они прививали еще не пришедшему в себя после развала страны российскому обществу, как правило, сопровождалось реабилитацией отдельных деятелей досоветской эпохи, в которых новая либеральная элита видела своих предшественников. Сама романовская эпоха стала во многом восприниматься как образец для подражания, только трактовалась она довольно однобоко. Строился образ этакой страны благодушных капиталистов-рыночников с парламентом, ностальгическими «конфетками-бараночками» и прочей дребеденью. При этом те реальности, которые в эту концепцию не вписывались, были оставлены без внимания. Это и понятно, либерально-капиталистической клике Ельцина необходимо было найти или создать искусственно историческое обоснование собственному режиму, объявить о своей преемственности исторической России, заявить, что они тут не чужие и та модель управления и хозяйствования с которой они пришли, является прямым продолжением исторической линии развития России, искусственно прерванной большевиками.

С другой стороны, полностью отказываться от сформированного советской историографией представления об этом периоде никто не хотел. Старые штампы и клише перекочевали и в новую, пост советскую историографию. Отчасти это произошло просто в силу исторической инерции, а отчасти, это делалось сознательно. Лучший враг -  мертвый враг, или, на худой конец, враг ослабленный, одряхлевший, переболевший брежневизмом, враг со вставной челюстью, впавший в маразм. Лучшего врага для ельцинского либерализма, чем впавшие в маразм коммунисты не было. Естественно, что отказываться от коммунистического восприятия истории, в котором в начале 20 века в России сталкивались две основные политические силы, пролетариат, ведомый большевиками и капиталисты, связанные с царским режимом было либеральной власти невыгодно, поэтому просто решили поменять в ней плюсы на минусы, когда дело касалось таких личностей и событий, которые могли бы интерпретироваться в выгодном властям духе. В такой ситуации все альтернативные либеральному проекты, взывавшие к социальной справедливости, легко воспринимались как продолжение «совка», или в лучшем cлучае, как проекты, не имевшие исторической преемственности.

Однако, у сторонников третьей позиции, не принимавших ни советский социализм, ни либеральную демократию, преемственность эта была. Это была преемственность от идеологического проекта, который, по сути, являлся прообразом корпоративистский и синдикалистских движений Европы 20-30х годов двадцатого века. По праву его можно назвать консервативно-революционным, ибо в нем приверженность традиционным ценностям и социальному укладу, приверженность иерархии и монархическому правлению сочетались со стремлением возглавить революционный процесс и использовать революционную энергию, энергию социального недовольства не для того, чтобы разрушить государство, но чтобы его укрепить, восстановить единство власти и народа. Этот проект можно назвать и социально-консервативным, так как консерватизм политический сочетался в нем с широкими социальными требованиями. Фактически это был проект своего, русского социализма, выросший не из книг французских и немецких утопистов, но непосредственно из понимания русской действительности, мироощущения и психологии нашего народа. Речь идет о социалистическом проекте Сергея Васильевича Зубатова, которые недоброжелатели из числа «революционных» врагов России сразу же окрестили «полицейским социализмом».

Сергей Васильевич в юности был горячим революционером, преданным делу народа и народного освобождения, за свои убеждения даже был исключен из гимназии. Однако вскоре, он понял, что социализм, который проповедуют народники, далек от простого русского мужика, который продолжает оставаться стихийным монархистом. Он может не любить хозяев, на которых работает, буржуазию, дворян, но всегда будет верить в надклассовую сущность верховной власти. Такая же эволюция произошла и с одним из виднейших деятелей народнического движения, который потом стал классиком русской монархической мысли – Львом Тихомировым. Социал-синдикализм Зубатова исходил именно из этого принципа, более того, на нем покоился, а значит, был чисто русской идеей. Не случайно он подвергался тогда и подвергается сейчас нападкам со стороны представителей одинаково чуждых нашему народу, заимствованных идеологий, западных ценностей, коммунистов и либералов, всех представителей кровавого культа «свободы, равенства и братства»,  этой отвратительной трехголовой гидры.

Слишком опасен Зубатов был уже тогда. Как для сил, пытавшихся ввергнуть Россию в хаос бессмысленной революции, так и для прозападных врагов Империи в верхах. Россия, все больше попадавшая в кабальную зависимость от иностранного капитала, прежде всего английского и французского, могла выпутаться из их паучьих сетей и не попасть в сети, заботливо расставленные такими же западными марионетками из лагеря революции, только в том случае, если бы как говорил Артур Мелер ван ден Брук «консерваторы возглавили революцию», но именно в этом и была идея Зубатова. Единение царя и народа на страх вольнодумствующей элите и революционерам только и могло спасти Россию. Царь и народу находились по одну сторону баррикад, а элита, и контр-элита, по другую. Только они, царь сознательно, а народ – бессознательно жили в контексте уготованной им великой духовной миссии, миссии Помазанника Божия и православного государя и его народа, народа-богоносца, богоспасаемой Руси. Интеллектуалы наши этого не понимали, и жили в ином, западном контексте, оторванные как от народа, так и от царя.

Интеллектуальный класс, разделенный на псевдо-охранителей и псевдо-революционеров, делал все, чтобы  разъединить, разобщить, поссорить царя и народ, потому что, не сделав этого, нельзя было вывернуть наизнанку Россию, нельзя было привести ее с соответствие с их миром, миром вестернезированных капиталистов, чиновников, «борцов революции», миром, в котором она перестала быть качественно иной.  Они ощущали эту преграду, что стояла у них на пути и пытались ее сломать. Понимали ли они, что ломают саму Россию, уничтожают ее душу? Не важно, не знание последствий не освобождает от ответственности.

Фактом стало то, что образованный российский класс служил проводником влияния антирусских зарубежных структур. Возможно, имел место заговор. Иначе как объяснить целый ряд ударов по движению прямо перед первой русской революцией: неожиданное увольнение и ссылку самого Зубатова в 1903 году прямо перед началом фатальной войны с Японией, убийство эсерами одного из его покровителей Великого князя Сергея Александровича, и наконец, фатальное для всего движения Кровавое Воскресенье, устроенное в отсутствие Государя в Петербурге, которое само по себе настолько подорвало народную веру в государя, что, по сути, революции и крушение монархии уже тогда можно было избежать только чудом...

Уникальную операцию провернули эсеры, внедрившись в окружение Гапона и подставив, священника, движимого самыми благими побуждениями. Они не только толкнули народ на бунт, не только воздвигли пропасть между царем и народом, они заронили семена недоверия церкви. Русский народ оказался целиком во власти горлопанов и агитаторов из социалистических партий, и они не преминули этим воспользоваться. Георгий Гапон стал еще одной трагической фигурой русского третьего пути, точно так же как Зубатов оболганной и оплеванной левыми и правыми, социалистами и капиталистами.

Только «зубатовщина» могла спасти монархию и Россию, но это было не выгодно очень многим. Не выгодно, прежде всего, геополитическим врагам России, стремившимся втянуть ее в бессмысленную и разрушительную для нее войну с континентальными державами Европы, нажиться на войне и добиться, таким образом, ослабления всех континентальных держав, прежде всего России и Германии. Главным проводником влияния служили как подпитываемые из-за рубежа революционеры, так и связанная с иностранным капиталом русская буржуазия, масонерия и часть аристократии.

В свою очередь, наверняка существовала и другая партия, ультраконсерваторы, которые как раз в силу своего консерватизма и отвержения буржуазного консерватизма могли покровительствовать рабочему движению в стиле Зубатова и Гапона. О том, что эти люди понимали геополитическую подоплеку происходящего, может говорить хотя бы тот факт, что незадолго до своего убийство Великий Князь Сергей Александрович встречался с одним из руководителей революционного антибританского движения в Ирландии Майклом Девильтом, основателем Ирландской Земельной Лиги. Русский социал-консервативный проект имел и свое геополитическое измерение, и оно было крайне антиатлантистским, более того, здесь, как и в рабочем движении, наши консерваторы старались возглавить революции, использовать направленных против врагов монархии деструктивный импульс. Может быть, именно это и послужило истинной причиной убийства Князя?

Так или иначе, проект, направленный на создание особой модели хозяйствования в России, социальной, корпоративной, народной монархии был погублен стараниями врагов как «слева», так и «справа», которые все вместе, являлись, по сути, пятой колонной Запада, методично разрушавшего Россию. Опыт Зубатова и Гапона может послужить хорошим примером для всех, кто старается идти своим путем в России, всем сторонникам «третьего пути», Третьей России, не либеральной, и не коммунистической. Пятая колонна не дремлет, только обезглавив ее, можно надеяться на воплощение нашей идеи в жизнь, идеи Третьей России, без совков и капиталистов.

Андрей Верхолазов