Наш приезд в Кинешму не был запланирован. Аффектированные надеждой обнаружить какие никакие, но всё же рудименты герметического ведения на просторах Междуречья Оки и Волги, ринулись мы из милого нашим сердцам заштатного Юрьевца в благословенную, царственную Кострому. Не думалось и не гадалось нам наткнуться на один из предметов желанного розыска ровно посередь пути, где нас остановили скорее превратности дороги, нежели собственное желание.
Город, знакомый с детства, растворившийся в незабытых снах исчезающим до срока многоголосым вокзалом, сам окликнул странников Родины. И вот, мы уже прослеживаем взором своим путь по мосту через великую реку, прикидывая несбыточные маршруты русских сердец, по ним же скажутся еще тонкие мановения судьбы.
Не стоит искать в истории Кинешмы или ее географическом положении какой бы то ни было явной мистики. Однако сам этот причудливый для русского уха топоним явно подает повод к толкованиям с самых различных точек зрения: исторической лингвистики, народной этимологии, нордической деконструкции и, наконец, герметической кабалы.
Историческая лингвистика, пользуясь методом сравнительного языкознания, конечно же, укажет на то, что перед нами финно-угорский гидроним («ма» - это река или вода в финно-угорских языках, а также их диалектах), впрочем, более точно осмыслить его представляется весьма затруднительным. Жили здесь преимущественно меряне. Поэтому, коль скоро мы захотим понять хоть что-нибудь в местной топонимике, нам с неизбежностью придется предпринять с помощью комплексных методов своего рода деконструкцию мерянского языка.
Но, по большому счету, актуальные, господствующие представления об этногенезе и лингвогенезе не ведут ни к какому извлечению смыслов, единственно нас интересующему. Какая-либо корреляция финно-угорских и индоевропейских языков если и допускается позитивной наукой, то с такими оговорками, что сам этот факт представляет собой насмешку над традиционным логосным пониманием мира.
Даже великий советский лингвист Николай Марр со своей яфетической теорией, а вслед за ним Иллич-Свитыч с теорией ностратической, так много сделавшие для разрушения косных догм либерального (или марксистского, что в данном случае одно и то же) языкознания, не привели нас к пониманию соотнесенности вещей-в-мире, вещей бытия с даваемыми им именами. Язык - это величайшее поэтическое произведение. Вероятно, единственная поэма, которая может служить оправданием человеческому существованию.
Народная этимология, в чей адрес мы постоянно слышим издевки позитивных лингвистов, не столь уж окказиональна и случайна, как могло бы показаться на первый взгляд. Ведь народ ничего не знал об исторической лингвистике, он вживе творил язык, и в своем творческом осмысления другого языка, хотя «других языков» не бывает, просто пытался «методом усреднения», редукционно, «за уши» притянуть непонятное к понятному. Кое-что здесь могло бы объяснить правильное понимание такого явления, как вторичная аттракция. Однако всегда необходимо помнить, что прежде, чем мы дошли до исторически фиксируемых форм такой «аттракции», произошло бесконечное число таких усреднений, где наименее изменяемыми были консонантные структуры. В народной среде такие «усреднения», впрочем, всегда на актуальной стадии осознавались как jeu de mots, как поэтическая игра слов. Например, современные «лица кавказской национальности», находящиеся в русской среде, часто обыгрывают русские слова: «зелен-мелен», «шашлык-машлык». Современный «мировой язык» - это постоянная звуковая игра. Так, например, в США благодаря русским выходцам появились слова, вроде «nogoodnik» (нехороший). Последнее напоминает русское «негодник», но осмысляется, исходя из англо-саксонского корня «good», которое, в свою очередь, происходит из очень древних пластов германского, а в итоге «мирового языка», где оба корня разрешаются в общий изначальный корень. «Год» (рус.) - «Бог» (англ. «God») - «добро» (англ. «good») - «жрец» [Бога] (сканд. «godi») - «годный» (рус.) - такие ряды бесконечны и уходят они в исторически необозримое прошлое и везде, при перетекании из одной языковой системы в другую, их элементы претерпевали эту самую вторичную аттракцию. Всякое слово представляет собой по большому счету либо продукт фонетической «порчи», либо варваризм, зачастую при заимствовании осмысленный с применением вторичной аттракции.
Не только в древности, но даже вплоть до Нового времени подобного рода процессы находились в непосредственном ведении посвященных, носителей сакрального. В русской традиции подобного рода «языковой игрой» занимались скоморохи, транслировавшие традиционные инициатические знания под видом малых фольклорных жанров, а также сказок, песен, действ. Мы уже неоднократно показывали в наших предыдущих публикациях, что локализацией скоморохов с середины XVII в. становится северо-восточный сектор Междуречья Оки и Волги, куда попадает также и Кинешма.
В свете сказанного теперь можно рассмотреть и народную топонимическую легенду, согласно которой атаман Стенька Разин, плывший вверх по Волге, то есть как раз по направлению от Нижнего к Костроме, чему наш маршрут с какого-то момента и подражал, по просьбе своей ватаги не очень галантно расстался в этих краях с захваченной им в плен персидской царевной. Сюжет народной песни (вероятно, восходящей к концу XVII в.) хорошо известен. Местная легенда вносит уточнение. Когда царевна поняла, что Стенька собирается от нее избавиться, она разорвала у себя на груди платье и воскликнула: «Режь мя!» В этом месте возникло село Решма (основанное, согласно историческим данным, в XV в.). Но Стенька пожалел ее. Однако товарищи продолжали настаивать, что он должен избавиться от своей любовницы. Тогда Стенька решил ее бросить в Волгу. Когда царевна поняла, что ее возлюбленный собирается потчевать порфироносным телом речные глуби, она в ужасе закричала: «Кинешь мя?» С тех пор это место и стало называться Кинешмой.
Народная легенда не столь прихотлива и случайна, сколь может показаться на первый взгляд. Стенька Разин - фигура глубоко мифологическая, архетипичная. Его фамильное прозвище содержит в себе сакральный корень «рас», что может быть осмысленно с поверхностной точки зрения не столько даже как «разящий», сколько как «плавающий по Ра (Волге)» или «русин». Но, в принципе, у нас практически не имеется свидетельств того, что память о древнем названии Волги, запечатленном в сочинениях античных географов, сохранялось в настоящем регионе в столь поздние времена. Также, мы не имеем в русском языке XVII в. подтвержденных свидетельств редукции «u» к «a», тем паче в ударной позиции. Впрочем, сам этот корень бессознательно воспринимался как сакральный на всей индоевропейской территории Евразии. Это архетипическое имя, царское имя. Корень *r-s - *s-r (в своей чистой консонантности) восходит к древнему нордическому протокорню *r-t - *t-r. Все слова, восходящие к этому корню - как минимум паронимические аттрактанты. Согласно деконструкции немецкого профессора Германа Вирта, этот корень обозначал в первую голову принцип, начало, центр, верховенство, а также движение вокруг этого центра. Русское слово «царь», исторически восходящее к латинскому «caesar», а от него к иранскому «xsay» и санскритскому «kshatriya», сирийскому «syr», выражает всё ту же идею верховного принципа, «архе».
Из герметической традиции, имевшей хождение и на Руси под видом «корнесловия» и «плетения словеснаго», нам известен так называемый кабалистический метод (следует различать собственно каббалу, как чисто гебраистическое явление, и европейскую кабáлу, этимологически происходящую от cabale, лошадь, что подразумевает искусство трактования рыцарских, кавалерских гербов, то есть гербов аристократии, конных). Согласно кабале (ср. с русским «кобыла»), топоним Кинешма можно опознать как «конь материи», *k-n + *s-m. Корень *s-m может быть понят не только как материя (соответствующее греческое слово сводится всё к тому же консонантному комплексу *m-t, содержащему в себе и «r», выражающее идею вращения вокруг центра), но и как «soma», «тело» (*s-m). При этом корень *k-n соотносится не только со славянским «конь», но и с тюркским «хан», посредующим «каган», соотносимым с «Хакан» (распространенное среди скандинавских конунгов имя), скандинавским «конунг», постепенно переходящим в славянское «князь», с одной стороны, и, с другой, - в немецкое «könig» (в романских языках происходит семантический перенос на устойчивый комплекс *c-b-l, - отсюда «кабальеро», «шевалье», «кавалер» - что соотносится с мифологией Кибелы, Реи-Кибелы матери, отчасти аналогичной Матери-Сырой земле). Кони в индоевропейской мифологии - существа солнечные, но не сами по себе (как считает, например, академик Рыбаков), а в силу того, что они перевозят Солнце, иными словами, космический субъект - от точки рождения к точке смерти, по годовому кругу. Иначе говоря, они представляют собой персонажей, связующих мир посюсторонний с миром потусторонним. Стенька Разин в таком случае предстает в качестве окказионального мифологического персонажа (субститут других подобных персонажей, таких, как Аполлон, Христос, Илья Муромец), отражающего архетип солярного субъекта, движущегося по годовому кругу. В герметике, а также в алхимии (как практическом выражении герметики) часто используются иносказания, заимствованные из различных мифологий, чьим назначением является рецептурная дискрипция алхимического Великого Делания. Более того, сами алхимики утверждают, что все индоевропейские мифологии являются своего рода зашифрованными трактатами по приготовлению Философского Камня. Мы не голословны. Любопытствующим достаточно будет обратить внимание хотя бы на то обстоятельство, согласно которому труд одного из эрудированнейших герметиков прошлого, Дома Антуана-Жозефа Пернети (дом - особое монашеское звание в католической Европе), именуется не иначе, как «Мифы Древнего Египта и Древней Греции, приводимые без тайн и по общему принципу с объяснением иероглифов и Троянской войны». Эта книга не так давно была издана по-русски и желающие смогут ее найти в книжных магазинах не только Украины, где она увидела славянский свет, но и в России. Хотя стоит она недешево.
В связи со всем сказанным будет чрезвычайно важным обратиться к нашей книге «Священная Артания» (- М.: Вече, 2005), где мы показываем, что культурный комплекс третьей Руси (первая - Куяба, вторая - Славия) располагался с большой долей вероятности в Междуречьи Оки и Волги. Насельники же этих мест были знакомы с герметической практикой отнюдь не понаслышке, что явствует даже из посторонних свидетельств хорасанской географии. Междуречье Оки и Волги представляет собой хотя и неправильный, но круг. Это речной остров, образуемый конфигурацией акваторий Москвы-реки, Оки и Волги. Трудно сказать, как выглядел этот «круг» во времена раннего Средневековья, когда началось его мифологическое осмысление как imago mundi. Древние проецировали время на пространство. Годовой цикл накладывался на обитаемую актуальными народами местность. (В данном случае мы воспользуемся чистой моделью, отвлечемся от вопросов этногенеза, исторических взаимопроникновений финно-угров, славян, русов.) Южная точка этого круга, там, где располагается современный Касимов, Гусь-Железный, соответствовала зимнему солнцестоянию. В этой точке космический субъект находится в сокрытом состоянии. Северная точка - Плёс, Кострома, Красное-на-Волге. Здесь космический субъект максимально раскрывается, пребывает во славе. Космические кони влекут колесницу солярного субъекта по зодиакальному кругу, против часовой стрелки. От зимнесолнцестоянческого Касимова по Оке они движутся к Нижнему Новгороду, «наступает весна». Субъект набирает силу. Далее, по Волге, космические кони поднимают субъекта к точке летнего солнцестояния, к Плёсу, Костроме, Красному-на-Волге. Он полностью «входит во славу». «Наступает лето красное». Затем «начинается осень» - космический субъект движется по западной стороне круга, через Москву, пока не «сойдет в зимнюю могилу» Касимова и Гуся-Железного. Подробно такая методологическая модель изложена в трудах немецкого профессора Германа Вирта и русского продолжателя его дела - Александра Дугина (по-русски см., в частности: Вирт Герман Феликс. Хроника Ура Линда. - М.: Вече, 2007; Дугин Александр. Абсолютная Родина. - М.: Арктогея, 1999; Он же. Философия традиционализма. - М.: Арктогея, 2002).
Предполагая, что наше мифологический нарратив может вызвать превратные толкования, подчеркнем, что речь непосредственно не идет о только что перечисленных нами исторических городах. (Впрочем, весьма вероятно, что в культовых точках этого пространственно-временного круга издревле находились ритуальные центры.) Наши предки (и финно-угры, и славяне, и русы, ведь мы потомки и тех, и других, и третьих), скорее всего, представляли себе этот круг очень приблизительно. Однако подтверждение нашим мыслям находится в трудах историка религий Мирчи Элиаде, описывавшего в «Священном и мирском» (см. напр. издание: Элиаде Мирча. Священное и мирское. - М.: Издательство Московского университета, 1994) как складывается традиционное представление о пространстве. Народ, обитающий на некой территории, опоясанной реками, с неизбежностью воспринимает себя как центр, а речную систему как периферию. Эта периферия и является внешним кругом, по которому движется космический субъект, эссенциально привязанный к центру, где находится его неизменный принцип, потенция, содержащая в себе все актуальные возможности - рождение, движение, смерть.
С большой долей вероятности можно предположить, что Стенька Разин, в народном бессознательном будучи такого рода солярным героем, бессознательно же воспринимался как поднимающийся по Волге космический субъект. Мифологическое сознание срезвычайно гибко, ему достаточно лишь нескольких даже косвенных признаков, чтобы увязать одно с другим по подобию. И здесь можно добавить, что бытие в традиции вообще не знает разрывов, неснимаемых отличий. Античная мудрость гласит: «natura non facit salta». Иными словами, Естество не делает прыжков. Здесь (в традиции) всё происходит постепенно, путем «усреднения».
Итак, Стенька Разин может быть представлен как космический субъект мифологически, а следовательно, и как философский субъект (то есть Философский Камень на разных стадиях его приготовления) герметически. В этом отношении процедура разрезания, разрывания материи, представленной под видом царевны, оказывается обозначенной формулой «Режь мя!». Алхимические мастера говорят о том, что «книги нужно разорвать» или «расчленить тело». Это описание определенной процедуры сепарации, в ходе которой мужской, сульфурический принцип, разделяется с женским, меркуриальным. Хорошо известна X гравюра из алхимического труда Соломона Трисмосена «Золотое Руно», где некий вооруженный мечем персонаж разрубает тело с женскими грудями, оставив себе мужскую голову от него. При этом сама голова экзекутора чернеет, будучи отсутствующей. Бородатая голова, оставшаяся от разрубленного женского тела пригодится субъекту для достижения своего финального торжества, которое станет возможным лишь в наивысшей точке его подъема. На языке сакральной географии это будет возможным, когда субъект достигнет севера, точки летнего солнцестояния. «Кинешь мя?» - в ужасе кричит царевна. И он кидает ее в символические нижние воды, где она с неизбежностью растворится.
Кстати, нелишним здесь было бы вспомнить и то, что знаменитый русский драматург Александр Островский провел в этих краях большую часть жизни. Здесь им была написана знаменитая «Снегурочка», легшая затем в основание одноименной оперы Николая Римского-Корсакова, русского продолжателя великих свершений «байрёйтского гения». Сюжет «Снегурочки» возник явно не на пустом месте. По превратностям судьбы, нам довелось в детстве провести одно лето в окрестностях Щелыково, где некогда находилась усадьба писателя. Мы собирали землянику в Берендеевом лесу, проводили ночи летнего солнцестояния у Снегурочкиного источника, пили из него воду. Даже до сих пор потомки живших здесь финно-угров чтят свою исконную мифологию, хотя и донесенную до них через «традицию», замутненную вторичными литературными аберрациями. По еще одному странному стечению судьбы нам довелось петь в опере Римского-Корсакова партию Деда Мороза (театр им. Леонида Филатова «Монотон»). Позже мы узнали, что земля к северу от Артании называлась Биармией или Великопермией, Землей Святой Софии. Это земля маленьких неглубоких лесных речек, где мы во времена своего детства любили резвиться нагишом.
Сюжет «Снегурочки» предельно прост и понятен с точки зрения нордического символизма. Дед Мороз (космический субъект, «Аполлон» и т. п.) спорит со своей иерогамической женой - Весной - о дальнейшей судьбе их дочери Снегурочки. Дед Мороз (вероятно, в финно-угорском оригинале использовалось другое имя, как и во всех остальных случаях, за исключением специфических экзотизмов - Берендей, Мизгирь) предстает здесь, конечно же, сульфурическим принципом. Весна-красна -первый меркурий. Уходя со сцены, они предоставляют место своей меркуриальной дочери, замещающей их опять-таки в роли космического субъекта. С точки зрения патриархальной традиции это может вызвать крайнее недоумение. Однако если мы примем на веру утверждение ряда немецких мыслителей начала прошлого века относительно примордиального матриархата (напр. см. Бахофена), многое для нас прояснится. Плод иерогамии зимнесолнцестоянческого персонажа и Матери-Сырой земли (хотя и представленной в несколько экзотическом виде Весны) начинает действовать самостоятельно. Путь Снегурочки релевантен пути Стеньки Разина и аналогичных персонажей. Она «поднимается» к лету, где с необходимостью должна растаять. Праздник летнего солнцестояния часто смещался в постнордических цивилизациях к весеннему, либо осеннему солнцестоянию, в зависимости от конкретных географических локализаций тех или иных групп переселенцев, а также производных от них этносов. Поэтому нас не должна смущать специфика конкретной пьесы. Изначальная символика всегда проста, двойственна и незамысловата. Однако эта «незамысловатость» глубоко органична. Это незамысловатость растения, где всё построено либо на соединении, либо на разделении. Также устроено и всё в мире. Сложность заключается единственно лишь в распознании единства, дихотомии, а также их путей среди хаоса, где они и пребывают искони, откуда они возникли и причиной чего они сами являются, сколь не парадоксальным показалось бы настоящее утверждение. Снегурочка, превратившаяся в воду Снегурочкина колодца полностью соответствует брошенной в воду персидской царевне. С точки зрения Традиции, здесь повествуется об одном и том же онтологическом действии, об одной и той же процедуре. Неважно, идет ли речь о мифологии, сакральной географии, либо герметике.
Народная среда благодатна для передачи разного рода бессмысленных басен. Этим пользовались все посвященные от начала времен, дабы соделать «народную мудрость» (она же - «народная глупость») своего рода «контейнером», откуда посвященные грядущих времен смогут изъять эзотерическое знание.
Стенька Разин - более значительная фигура, чем хотелось бы видеть современной этнографии и фольклористике. Недаром на городецком артефакте (резной поставец работы Токарева-Казарина), носящем несомненно герметические черты, он появляется дважды.
Что касается современной Кинешмы - это благоустроенный, очень чистый северно-волжский курорт с почти московскими ценами. Мы уже привыкли к тому, что там, где за дело берутся хорошо оплачиваемые «профессиональные краеведы» искать нечего. В целом, город более, чем приятен, реставрированная набережная навевает ложные воспоминания о никогда, вероятно, несуществовавшей дореволюционной купеческой России, воспетой в пьесах Островского. Но…
Блуждалось по городу и не находилось путей… Виднелись поздние городские храмы - в лучшем случае конца XVIII в. А ведь бывает, что и поздние, однако ж с чутким сердцем разговаривают. Эти же немотствовали, будто про себя свой никому неинтересный торг вели.
По любви своей заходить в музеи города, ринулись в городской краеведческий: нету ли чего достоподлинного, чего искреннего? И вот, почти из-под полы рублем, - выставка-то закрыта - ведет смотрительница на верхний этах. Экспозиция там.
Ходившие по кинешемскому музею - ничего не видели много десятков лет. Иначе мы бы нашли письменные свидетельства, где хотя бы упоминалась музейная жемчужина. Ведь хватило бы одного лишь взгляда, чтобы распознать сокровище.
Как правило, служители всех региональных музеев чтят ложные сокровища. В этом уже мы имели удовольствие или (уж чего злорадствовать-то?) скорее неудовольствие убедиться не раз. Вот и здесь, повела кругами показывать какое-то дерьмо XX-го века. Все эти писатели, инженеры, архитекторы… кому вообще может быть интересно подобное? Разве что далеким потомкам всех этиъ персонажей. Наконец, добрались до желанного артефакта.
Это была прялка.
«Нет, вы не правы, - сказала моя сопроводительница. - Это - златошвейка».
Златошвейка? Прежде я встречал лишь прялки, похожие на то, что мне довелось увидеть в этот раз. Но даже и прялки не были столь украшены резьбой, как эта «златошвейка».
И впрямь. Прялка традиционно должна состоять из двух частей - донца и лопасти (называемой иногда, впрочем, по ошибке, копоушкой), на которой обычно и располагается пряжа. Но здесь лопасть представляла собой сплошь инкрустированный резьбой валик. Прялка была высоко закреплена и, к сожалению, нам не дали добраться до тех подробностей, что нас единственно интересовали. Музейный закон всеобщ. Дипломированные доктора и кандидаты наук, заслужившие свои звания лизоблюдством и актуальной удобностью, имеют право приблизиться к подобного рода артефактам, остальным же остается сомнительное удовольствие наблюдать их издалека и со стороны. Впрочем, с нами была неплохая техника и мы кое-что, несмотря на дурной свет, отсняли.
«Златошвейка?» - удивился я. «Конечно, златошвейка», - ответила смотрительница.
Я был обескуражен. Какая, к черту, златошвейка? Я никогда не слышал о подобном. Только прялки! Черт их возьми, прости Господи! Только прялки! - Ткали ведь и золотом на прялке. На этой, да, златошвейка называется. - Кто же мог ткать-то золотом? Из царского что ли роду? - А мы того не знаем. Кто прял - тот прял, знаем только, златым шитьем пряли.
Действительно, в устройстве этой прялки, несмотря на ложную лопасть, предусмотрен паз под особую втулку, приспособленную под прядение золотой пряжи. То есть перед нами редкий артефакт, связанный, вероятно, с неким княжеским родом, ведь золотое шитье на протяжении веков являлось прерогативой исключительно женских особ царской крови. Впрочем, в начале XIX в., а донце этой прялки-златошвейки датировано, подобное занятие могли себе позволить и зажиточные купеческие семьи.
Однако наше изумление было вызвано даже не столько самим наличием настоящего артефакта, сколько символикой, расположенной на его донце. По настоящему оценить его мы смогли лишь после фотографирования, уже дома. Хотя первое впечатление осталось для нас до сих пор незабываемым.
Прялка традиционно состоит из двух частей - донца и лопасти. Но несмотря на то, что настоящая прялка вовсе и не прялка, а «золотошвейка», лопасть нам поснимать не дали. Хотя, вероятно, здесь мы могли бы многое почерпнуть для разгадки всего артефакта в целом. Эта ложная лопасть, по видимому, представляет, посредством резьбы по дереву, сезонные работы, что нам кажется крайне интересным, поскольку в алхимии зачастую Философское Делание уподобляется земледельческим работам. Небесное Земледелие - одно из иероглифических обозначений алхимии. Один из наиболее известных алхимиков, Хортуланус, построил всё свое повествование на соотнесенности Великого Делания и сакрального огородничества, садового дела. Действительно, наш камень растительный. Он скорее относится к царству растений, нежели к царству минералов. Но до конца настоящее обстоятельство может осмыслить лишь тот, кому Господь Бог открыл это, либо друг искателя, но в последнем случае на таковом друге лежит страшная ответственность. И мы весьма опасаемся, что если он не предпримет надлежащих мер по обузданию своего ученика, последний распоясается и станет опасен.
Головка золотошвейки, отснятая нами, повествует об одной из принятых в наших краях культур - о маке.
Надписи, как нам кажется, идут по кругу, и пока не будет представлен на обозрение этот артефакт полностью, мы не сможем ничего сказать о нем достоподлинно. Во всяком же случае очевидно, что речь идет о маке, являющемся субститутом горчичного зернышка в русской традиции. Текст расположен тремя кругами, вокруг головки златошвейки. То, что удалось нам прочесть: «Пригоршни маку взял»; «…патво серб тебе весь»; «мак сочитатавшу чи». То есть мы обращаемся к некоему мельчайшему элементу, всеми отверженному. Речь здесь, по большому счету, идет о том «исчислении бесконечно малых», с которого начиналось погружение в мир традиции основателя традиционалистской школы Рене Генона.
Маковое зерно представляет собой субстанцию, символизирующую определенное онтологическое состояние. Если мы, подобно любящим резать дождевых червяков на части злым детям, начнем делить всякое наличествующее на две составляющих, мы обнаружим, что последние умножаются. Каждое деление на два влечет за собой очередное деление, и это деление бесконечно. Однако, сколь бы мы не делили, заходя в своем анализе даже до таких бездн, каковые от нас предусмотрительно были сокрыты самим естеством, конца этому делению мы не узнаем. Об этом и говорит символизм маковых зерен.
К сожалению, нам не удалось более подробно рассмотреть другие грани этой головки прялки. Но сбоку нам, впрочем, удалось кое-что прочитать: «…слом меня пугаеш»; «так ты маловеров»; «знаешь славянин в».
Но стоит ли говорить о том, чего мы толком не видели?! Не пора ли рассказать о том, чего кроме нас не видел никто?
Главный, наиболее интересующий нас текст содержало так называемое донце, подставка этой прялки, точнее, золотошвейки. Несколько месяцев отдали мы на расшифровку, точнее, на прочтение этого послания. Будь мы специалистами по палеоэпиграфике, дело, вероятно, двинулось бы значительно быстрее. Но вот уже предварительные сомнения отброшены и мы наконец предлагаем вниманию нашего читателя этот весьма странный текст:
«Като однажы царыви шел сат рагуляча увидял и напал ворон на юыу [на юныю - монограмм] и унес И у ней от [o]ного печа[ль?] и скитав по пустине цацу. И лесу вишла львица и унеса от няго ребенка [Надпись на корабле]: морско корабь Цаци вопем возирем пошла львица на остов стала кормить г[р]удьу цаци пошла назад Като вишла на остро увидели зеря и человяка зели на карабь и львица за ним кочила на корабь и легла карабельшки И пугал мало стали привикать ко львица Мастер Алендр. О Ефимовъ. Царю подарили львицу царь визивал кто могот нас раныти против наполеои тви поехам оба брата львица за ним Паши етъ чеи ты сын овечял. Мы дн[я? а?]ми… А мать нас пренесла двоих когда пусты[н?]е скита[с]я огда».
Это текст, написанный на золотошвейке. Теперь же мы попытаемся отсюда изъять для начала смысл буквальный, а затем и герметический, каковой, по разумению нашему, находится в прямом наличии.
«Когда однажды царь вышел прогуляться в сад, его юную жену увидал ворон, напал на нее и унес. И у ней оттого приключилась печаль, ворон же носился над пустыней с царицей. Из лесу вышла львица и унесла от ворона ребенка. Появился морской корабль. Царица, возопив, смотрела на то. Львица пошла на остров и стала кормить ребенка грудью. Царица же пошла прочь. Когда она вышла на остров, корабельщики увидели зверя и человека, посадили их на корабль, но вслед за ними вскочила львица и легла меж корабельщиков. Те поначалу боялись ее немного, а потом привыкли. Царю подарили львицу. Царь провозгласил: «Кто может за нас выступить против Наполеона?» Вызвались оба брата и львица устрамилась вслед за ними. Царь (или турецкий паша?) потребовал ответа у одного из братьев: «Чей ты сын?» Они же отвечали: «Мы днями… [в тексте лакуна] А мать нас принесла двоих, когда мы скитались по пустыне”».
Остается только догадываться о причинах, сподвигнувших какого-нибудь столяра вырезать герметические иероглифы на доске, которую, скорее всего, никто не увидит.
Впрочем, нам показалось крайне любопытной сама последовательность чередования ворона львом. Точнее, львицей. Что, впрочем, герметического содержания данного артефакта не отменяет. Мы считаем и будем продолжать настаивать, что речь здесь, безусловно, идет о философских приключениях герметического субъекта.
Не вызывает никаких сомнений, что царь и царица представляют собой начальные субъекты нашего делания. Это сульфур и меркурий, однако в своем неочищенном, первичном начале. По сути, речь идет об одном субъекте. Этот субъект - «цаца», имеющая во чреве, захваченная вороном, что, как известно, провозвещает «работу-в-черном», первый процесс алхимического делания, если, впрочем, не считать достаточно сложную подготовку к нему. Наш ворон весьма черен. Он показывает степень умерщвления вещества, поэтому царственные родители должны плакать о нем, как об умершем.
Лев - известный иероглиф сульфура. Однако, хотя мы боимся, что откроем здесь излишнюю тайну, на самом-то деле никакого сульфура нету, это просто всё тот же самый меркурий, но на другой стадии делания. Большего, чем мы сказали, не открывал никто, поэтому, по-алхимической традиции, мы должны были бы над вами далее измываться, однако мы подарим своим благодарным читателям, возможно, еще один, или даже два, подарка. Вопрос, в некотором смысле, состоит лишь в том, насколько будет способным наш читатель воспринять то, о чем мы говорим. Как нам кажется, вполне назрело время для называния всего прямыми именами. Но голова пока еще над нами и нам терять ее не хочется, поскольку неусыпное око Хранителей бдит за «сынами ведения». Поэтому - будем смелы, но всё же прямо называть наш субъект и другие арканы - не будем.
Итак, львица вскармливает ребенка на острове. Алхимики прошлого весьма чтили этот остров, показывая, как на нем рождается царственное дитя. Это тот самый остров Филалета, остров Делос, где плещется наша рыбка. В греческих мифах - это Аполлон, солнечный бог, совершающий обращение вокруг отеческого истока. Это боб, запеченный в рождественский пирог. Но на самом деле здесь стоит залезть в интернет или посмотреть очередную программу новостей, откуда мы узнаем, что в Подмосковье опять пропали дети. Наши отвлечения могут показаться абсолютно не относящимися к теме, однако они были сделаны нами отнюдь неспроста.
Львица - это меркурий, выкармливающий своим естеством дитятю, царственного ребенка, Барина Великого Делания, единственно любезного нам Баловня. «Корабь», представленный нашему взору, в наименьшей степени похож на то, что мы привыкли считать кораблем. Посередине этого корабля - колесо. Конечно, колесные корабли только начинали распространяться по всему миру в те времена, когда резалась эта золотошвейка. Однако они не были об ту пору в широком употреблении, поэтому знакомство с подобного рода конструкцией со стороны многознающих резчиков Поволжья, сколь бы ни были они осведомлены, представляется нам под знаком вопроса. Впрочем, среда этих корабельных резчиков была крайне непростой, что мы уже показали, занимаясь резьбой городецкой. По крайней мере нам представляется, что изображения на этой «золотошвейке», мягко говоря, неслучайны. И если колесо посередине корабля нас может оставить в сомнениях относительно познаний в высоком герметизме резчиков Поволжья, то печь, из которой идет дым, наверняка развеет их. Причем корабельщики, пытающиеся спасти «дитятю», стоят коленопреклоненно перед этой печью, подобно алхимикам прошлого. Более того, они вздымают свои руки, будто бы молятся о благом исходе своего предприятия. Перед ними - дымящая печь, в основании которой находится колесо, так называемое колесо огня. «Дитятко» погружается на корабль и львица прыгает вослед. До конца делания мы будем заниматься тем, чтобы очищать наш субъект от примесей. Результатом делания мы обнаруживаем двойственность меркуриальных персонажей. Один ребенок превращается в двух братьев, которым, согласно рисунку, львица помогает на войне. Два брата на войне - это, конечно же, двойной меркурий. Война же, на которую они оба спешат, на самом деле война между ними, субъектами Делания.
Здесь описана значительная часть работы естества. Огромный этап, хотя и не до конца описывающий рецепт приготовления Камня, однако же наиболее полный из тех, что нам известны.
Знали ли мы, что наша поездка в Кинешму обернется таким розысканием, воплотившимся в череду баснословных догадок, домыслов, но и сомнений?
Откуда взялся этот артефакт? Музейные смотрители пока не дали нам на это сколько-нибудь вразумительного объяснения. Черед за будущим, которое мы представляем себе конечно жестким и конечно радикальным.
А мои спутники, тем временем, предпочли музейной скуке вылазку в интернет-кафе и веселые пейзажи кинешемских набережных. Там, и впрямь, славно. Как будто кто нарочно восстановил декорации к пьесам Островского. Впрочем, такая умышленность вполне вероятна. В эпоху симулякров даже естество, руководствуясь пожеланиями Оскара Уайльда, принимается подражать искусству.
