Мы начали наше разбирательство с отсылки к базовой структуралистской схеме – схеме дроби. При этом мы сделали предупреждение о том, что в обращении с этой схемой от нас потребуется особое внимание. Попробуем еще раз, но уже с другой стороны, приблизиться к пониманию того, что здесь имеется в виду.
В первом приближении схема дроби толкуется следующим образом: в знаменателе находится инвариант, в числителе – вариант. Инвариант – это структура, то есть конфигурация неизменных параметров (наподобие научных законов, языковых правил или юридических норм), определяющая необходимую форму явления. Вариант – это сами явления в их изменчивом многообразии.
Как указал Александр Дугин, данная схема ложится в основу структуралистского анализа языка (Соссюр), элементарных социальных отношений (Леви-Стросс), мифов и сказок (Леви-Стросс, Пропп), а также психологии глубин (Юнг). Подобное же соотношение можно усмотреть в структуре положения Гуссерля о первичности «жизненного мира» по отношению к «дианоэтическому мышлению», а также в концепции позднего Витгенштейна о детерминированности «языковых игр» конкретными «формами жизни».
Однако благодаря тем же самым авторам мы имеем возможность обратить внимание на то, что в наиболее интересующих нас сферах приложения схемы дроби отношения между числителем и знаменателям могут быть гораздо более драматическими, чем в элементарном случае, скажем, математического закона и его применения. Так, Соссюр наряду с синхроническим анализом языка говорит о совершенно особом, но не менее важном типе анализа – анализе диахроническом: в то время как в рамках первого язык описывается как слаженное целое в единый момент своего развития, на долю второго приходится исследование исторических изменений тех правил, которые в синхроническом срезе берутся как строго фиксированные. В ту же самую колею попадает и Пропп, когда вслед за морфологией волшебной сказки предлагает заняться ее историческими корнями. Наконец Юнг говорит о таинственной трансцендентной функции, обеспечивающей возможность обращения сознания к бессознательному, извлечения и обработки его насыщенных и, как выясняется, всегда подвижных, всегда работающих содержаний.
Не намереваясь здесь рассматривать проблему динамизма структуры в целом, отметим лишь тот ее аспект, который пригодится нам на текущем этапе нашего исследования. Для этого обратимся к этносоциологическому истолкованию вопроса.
Этносоциология большого человека
Выше мы упомянули о том, что исключение из ряда обществ, в том или ином виде воспроизводящих базовую форму стратификации, составляют элементарные общества. В своей работе «Этносоциология» Александр Дугин подробнейшим образом рассматривает такой тип общества, представляющий собой этнос в чистом виде. Важнейшей характеристикой этноса является его замкнутость на себя, статичность. Единственной выделенной социальной функцией в этносе является функция шамана, которая, собственно, и обеспечивает равенство этноса самому себе.
Возникновение социальной стратификации связано с появлением таких социальных функций, которые отсутствуют в образцовом этносе и которые связаны с этнокинетическими процессами – процессами, в которых этнос размыкается навстречу иному и вступает в историю. Вступив в историю (выйдя во время из вечного возвращения и открыв себя проекту, но также и смерти) этнос принципиально меняет свое качество, образуя народ (лаос). На место центральной фигуры шамана заступает фигура героя. Герой – это и есть воплощение той самой функции, которая значима только для народа и отсутствует в этносе: герой имеет дело с иным, со смертью, с новым, с историей. В процессе лаогенеза образуются практически неизвестные этническому сознанию социальные феномены: событие, власть, рабство, элита и присущие ее представителям черты индивидуального самосознания.
Итак, в отличие от наиболее донных, доисторических, так сказать, объективно-элементарных содержаний коллективного бессознательного, соответствующих этническому уровню (не всегда реализованному в чистом виде, но всегда «сопутствующему» обществу в определенных его измерениях), архетип, с которым мы имеем дело, в самой своей конституции связан с историей, со свершением, а стало быть, с напряженной и не гарантированной в своих результатах работой сознания.
Здесь мы еще раз с новой точки зрения касаемся центральной для нас проблемы местонахождения Большого Человека. Его место – не на дне знаменателя, не в той дремлющей темной глубине, где правят вечные формулы и которая никогда не возмущается движениями на поверхности. Более того, сам народный фольклор как бы предупреждает нас от того, чтобы герой-богатырь был отождествлен с этим местом. Я имею в виду мотив смены поколений богатырей: уходя под землю, древний гигант завещает свой меч младшему собрату. Этот мотив в нашем случае может быть истолкован следующим образом: погружаясь в глубины структурного знаменателя, богатырь утрачивает адекватность своей основной социальной роли, и, покидая историю, осуществляет передачу функций.
Необходимо подчеркнуть, что архетип героя – это архетип действующий, требующий не только регулярного к себе обращения, но и соответствующего обращения с собой. Чтобы быть сквозь историю (как бессмертный архетип), богатырь должен воплотиться в истории, заполнить ее собой, поставить себя на карту истории (как смертный противник самой смерти). Молодость, новизна и – прежде всего – вызов являются неотъемлемыми компонентами героического архетипа. Подобно юнговским фигурам (тени, аниме, анимусу) он обнаруживает себя в порядке работы трансцендентной функции, в порядке обращения сознания и бессознательного друг на друга.
В этой связи отметим еще один важный момент, к которому мы подошли прежде, не задержав на нем своего внимания. Мы говорили о соответствии структур коллективного сознания (скажем, социальных институтов) конфигурациям коллективного бессознательного. Так вот, такого рода соответствие сущностно важно именно с точки зрения реализации архетипа героя. Содержания более глубинного, до- и вне-исторического порядка, скажем, могут быть реализованы вне всякого отношения к трансцендентной функции, самодостаточным образом обитая на дне знаменателя. Иными словами, этнос не знает проблемы осуществления. Народ (герой) знает проблему, более того он этой проблемой конституирован. Эта же проблема и есть проблема нашего исследования.
Маргинализация большого человека
Проявления Большого Человека на уровне социума разнообразны и не ограничиваются «каноническими» традиционными формами, однако, если речь идёт об обществе модерна, то эти проявления, как правило, носят проблематичный характер. Можно сказать, что если в этносе герой еще не родился, то на выходе из традиционного общества он если и не умирает, то, как правило, серьезно недужит. При этом то, что влияние соответствующих тенденций бессознательного в условиях модернизации общественного сознания становится подспудным, не обязательно означает, что оно делается менее настойчивым. С разрушением сословной системы как явленного «облика» Большого Человека, мотивы максимального гуманизма прослеживаются в утопических сюжетах, в идее национально-государственного строительства (достаточно вспомнить Гоббсовсого «Левиафана»), хотя и приобретают явные и, по видимости, необратимые «конструктивистские» черты (здесь соотношение, определенное в самом начале первой части нашего исследования, переворачивается: не Большой Человек полагается отправной детерминирующей инстанцией по отношению к индивиду, а, наоборот, индивид мыслится как базовый элемент, способный вступать в соединения, образуя комплексы). К тому же, в том случае, если непосредственно социальная организация по тем или иным причинам перестает коррелировать содержаниям коллективного бессознательного, у Большого Человека все же остается еще одно поле, в котором он может себя обнаружить – это сфера художественной культуры, представляющей собой своего рода компромиссный вариант взаимодействия сознания и бессознательного в условиях кризиса традиции. То же касается случая индивидуальной героической судьбы, разворачивающейся в пространстве между художественной культурой (романтизм) и социальной утопией (все виды «неполиткорректного» позиционирования).
Кризис присутствия Большого Человека описывается в этносоциологических терминах следующим образом: этнокинетические процессы переразвиваются до уровня следующей принципиальной формы – буржуазной нации, в рамках которой на смену центральной фигуре героя приходит фигура торговца. Говоря о трех фигурах (шаман, герой, торговец) важно учесть, что различие состоит не только в их конститутивном качестве (природе), но и в самой структуре их «расположения» в обществе, соответствующей самой конструктивной «идее» данного типа социума.
Если шаман воплощает в себе этнодинамическую функцию по поддержанию замкнутого равновесия и «исцелению», «заговариванию» всевозможных признаков качественного изменения, то герой стоит на границе социума (эноцентрума) и как таковой сам по себе уже качественно исключителен. Герой не вытесняет шамана с его места в центре этноса, но образует совершенно новое место и совершенно новый способ существования. Герой составляет исключение в собственной социальной среде, создает толчок к образованию неоднородности внутри самого социума. Поэтому герой хоть и представляет народ в его отличительном качестве, не покрывает собой всего общества «автоматически». Причастие к архетипу героя – удел особого сорта людей, избранных, элиты. Поэтому героическая (этнокинетическая) и шаманская (этнодинамическая) функции в народе сосуществуют. В образцовом традиционном порядке это функциональное размежевание выражается в разделении царской и жреческой инстанций. Отношения этих двух инстанций нередко носят драматический характер, но, тем не менее, перспективы их представленности на уровне социальной организации являются принципиально совместимыми (на что мы, собственно, уже указали в разделе «Социология Большого Человека»).
Иначе дело обстоит при переходе к форме государства-нации. Модернистский тренд предполагает такую социальную конфигурацию, при которой ни жрецу, ни войну в их полноценном структуралистском и этносоциологическом значении не достается доли в социуме. Тип торговца, являющийся определяющим в обществе модерна – это такое новое место в социальной структуре, которое предполагает демонтаж всех прежних выделенных мест и, соответственно, упразднение возможности коллективного «подключения» к прежним архетипам. Этим странным новым «местом», принципиальным конститутивным элементом модерного общества является индивидуум.
Итак, с точки зрения функции мы говорим о торговле, с точке зрения социо-структурной конфигурации – об индивиде. Индивид выступает как упразднение этноса, народа и власти в их примордиальном значении. С позиций индивида все социальные формы, прежде связанные с реализацией архетипов (культ и управление), перетолковываются в бескомпромиссном конструктивистском, механицистском ключе (реальны только индивиды, все остальное образовано ими).
Так же заботливо и ревностно, как шаман прежде опекал замкнутость, целостность (неразложимость на составные части) и самотождественность этноса, торговец и его власть и право стоят на страже замкнутости индивида, уничтожая всякие институциональные «привязки» к объективно внеиндивидуальным инстанциям. Буржуа, новый человек - запускает процессы секуляризации и приватизации. Это значит, что вопросы «духовной экономии» целиком отдаются на откуп самому индивиду (через реформацию к атеизации), а власть рассматривается как техническая дисциплина и рациональная практика конструктивного образования управляющих инстанций, обязанных отдавать индивиду отчет в своей деятельности, оправдывать свое существование.
В свете сказанного следует определить сущностную характеристику homo minimus’a (это и есть индивид как таковой) через то, что он является деятельным и принципиальным отрицанием существования Homo Maximus’a.
